Кингсли Эмис - Я хочу сейчас

– Почему бы и нет. А вы, кстати, здесь для чего? Для того же, что и я?

– Нет, я искупил свои грехи. И они были полегче ваших. Во всяком случае, часть их перешла на вас из-за вашей ссоры с леди Болдок. Да и почему мне не быть здесь? Я богат. Как я говорил вам, Аппи, старина, это узкий круг. Вправду узкий.

– А как вам нравится Форт-Чарльз?

– Ну, я здесь только несколько часов, так что не могу по-настоящему…

– Думаю, будете потрясены. У нас в городе есть очень изящные здания. К примеру, наш суд – копия храма богини Дианы в Эфесе, в Греции.

– Замечательно! – хрипло сказал Ронни. Неужели никогда, хоть на один вечер, он не избавится от этой греческой понтяры? – Главный вход в Лондонскую телестудию, где я работаю, точно такой же. Сойдет. Какая-нибудь каменная развалина или ее фото могут служить доказательством. А если нет – кому какое дело?

Другой член группы, стоявшей у обеденного стола, худой и в черном, при соответствующей шляпе мог бы оказаться судьей или доктором с Запада, услышав эти слова, более чем удивился.

– Лондон? – спросил он упавшим голосом, словно Ронни объявил, что зарабатывает на хлеб в Сайгоне или даже в Ханое. – У вас там настоящая бе-е-да»

– Беда? – Ронни представил себе тут же, что отменили статью расхода, назначили Джорджа Брауна министром финансов. – Что случилось?

– Что случилось? Все эти цветные с Кариб, из Африки, Индии, Пакистана сразу посыпались на вас…

– Ну, не так…

– А вы и пальцем не шевельнете. Я говорю как человек, который любит и обожает Англию, и, по-моему, здесь каждый скажет то же самое.

– Да. Конечно. Определенно. Мы все оттуда вышли. Чертовски верно.

– Я хочу, чтобы Англия сохранила свои традиции, свои исторические институты и свою культуру. А вот вы позволяете им смешаться с вами, работать и жить с вами, учить своих детей в ваших школах, лежать с вами в вашим больницах. Безумие, одно могу сказать. За полвека, даже скорее, они всех вас опустят до своего уровня. Мы живем с ними все время, мы знаем. Почему вы не хотите учиться у нас?

Ронни дал какой-то уклончивый и, в сущности, дикий ответ. Не время было отстаивать либеральные принципы да и любые. К цветным, как и к старикам, он испытывал только легкую неприязнь, недавно добавилось еще ощущение неудобства – их стало слишком много вокруг, в барах или на улице. Так как ни вблизи, ни вдали никто не собирался сообщать в «Нью стрейтсмен» [21]о его сочувствии расистам, Ронни не препятствовал разговору.

Даже испытывал облегчение оттого, что не нужно было отвечать нудному старому фашисту сомнительными фактами об уровне жизни и образования негров в США и делать вид, что это его заботит.

В другом конце комнаты Хамер (он бы, наверно, с восторгом разгласил подобный проступок Ронни, узнав о нем) очаровывал и восхищал общество – главным образом Василикоса в темно-зеленом вельветовом костюме, похожего на Юпитера, как никогда. Леди Болдок смотрела на обоих, но в основном на Хамера, одобрительно улыбаясь. Симон, казалось, пассивно слушала, стоя спиной к Ронни. Мэнсфилд все подчеркивал свою близость к ней; обращаясь с вопросом или замечанием, он гремел, как спортивный комментатор в рупор, так что Ронни, если бы захотел, мог проследить общий ход разговора.

Но его интересовало не это, он ждал, ждал, чтобы группа рассеялась и можно было бы на две минуты перехватить Симон. Он ждал больше часа. Сойдя вниз после беседы с Парро, быстро помывшись и почистившись, он нашел этих пятерых как раз в момент их встречи. Потом они без устали топтались по залу, ели, пили, болтали с другими, неразлучно держались вместе, словно на спор. Ронни угрюмо чувствовал, что это они охраняют Симон, причем от него, но она-то почему не подходит, не здоровается, даже не смотрит в его сторону? Последние четверть часа пятерка не двигалась, этим позволив ему ухватить гнусный ужин с соседнего стола – крабьи клешни с керосиновым соусом, холодную индейку, смахивающую на ломти человечины, кусочки ветчины, соленые помидорчики, луковки и кубики бледного сыра, воткнутые в крохотные булочки. Создавалось впечатление, что на дальнем конце стола находится кус ветчины, который больше, чем все предыдущие, взятые вместе. Но что там было на деле – оставалось сомнительным. Не набралось бы и десятка едоков, у которых хватило бы терпения пробиться сквозь бесчисленные тарелки к сути, да и стараться было не из-за чего. Ронни, с интересом и почтением знакомясь с новыми деталями хлебосольства богачей, гадал, сколько раз предполагаемая ветчина исполняла свой долг.