Кингсли Эмис - Я хочу сейчас

Внутри этих владений кто-то носился по лестнице взад и вперед, гремел металл, раздавались непонятные глухие удары, лица неизвестного пола, в цвете кожи которых он не сомневался, то и дело хихикали. Читать было нечего, кроме брошюры «Наркотики – новые разногласия» (он уже изучил ее в самолете), «ЛБД – орудие фашизма», о котором он не мог размышлять в такую рань, и прошлогодний номер «Почты Форт-Чарльза» (им был выстлан ящик туалетного столика колониального – конечно! – стиля). Над газетой Ронни решил серьезно поработать. Ссылка на такой листок как источник для незлого антиамериканского рассказика создаст впечатление потрясающей осведомленности. Впрочем, не годится. Кроме статьи, беспристрастной, нудной, озаглавленной «Народ выбирает», не было новостей, только сообщения о финансовых, торговых и криминальных событиях города, судя по всему, убийственно респектабельных. Прочее – сплетни, спорт, кухня, еще сплетни. Да он был и не в настроении.

Теперь, бродя у пустого офиса, Ронни чувствовал, что ему хуже всех. Почему? Не так уж он недоспал: вчера разошлись в пол-одиннадцатого, вскоре затихли слуги. Здесь рано встают и рано ложатся, как он не раз убеждался. Даже по собственной скромной мерке он пил не очень много, почти перестал после беседы с Парро. Но американские напитки крепче английских, хотя на вкус не скажешь. И, конечно, провел вчера много времени в самолете, не успел проветриться. Неудивительно, что непривычная перспектива долго сидеть где бы то ни было пугала его.

Он вернулся в холл, пустой и безмолвный, посмотрел сквозь стекла входной двери. Меж деревьев и кустов сияло солнце. Может, глотнуть воздуха? Он открыл дверь, вышел, закрыл за собой, рассудив, что, если оставаться неподалеку, Симон увидит его, идя в офис, – разве только решит войти туда через заднюю дверь или еще как-нибудь.

Солнце грело, воздух был прохладен, чуть попахивало каким-то варевом, которое Ронни не мог назвать. Тяжелая роса еще лежала под деревьями, некоторые были голыми, другие – упрямо осенними. Несмотря на это, все зеленело и вместе с молочно-голубым небом напоминало Англию. Он совсем не ощущал себя на Юге, хотя находился примерно на широте Туниса. Одинокая цикада, треща, как приглушенный телефон, пыталась по возможности исправить это впечатление. Ронни, в приятном оцепенении, следил за автомобилями на шоссе. Они были далеко. Он гадал, насколько это имение простирается в противоположную сторону. Будет ли он когда-нибудь, разбогатев, прославившись и остепенившись с годами, стоять здесь однажды как хозяин этой панорамы, наполнив дом старыми расистами, послав сына рыжего дворецкого встретить в аэропорту гостей, проехавших четыре тысячи миль, чтобы посетить сэра Рональда и леди Апплиард? Эта перспектива казалась совершенно невероятной, принимая во внимание…

Он посмотрел на часы. Девять минут девятого. Господи, ринулся в дом, ничего не соображая, и сквозь дверь офиса увидал Симон. Она сидела у конторки спиной к нему и просматривала бумаги. Он поспешил к ней.

– Ты меня видела?

– Хелло, Ронни. – Она улыбнулась, тревожно или безразлично, не поймешь. – Конечно, видела.

– Почему не сказала, чтобы я зашел?

– Я сама вошла только что. И я думала, что ты зайдешь, когда будешь готов. Так и вышло.

Он не нашел подходящих слов. Иного от нее нельзя было ожидать, но сказать об этом он не мог, просто глядел на нее. На Симон были белый глухой свитер, зеленые брюки и зеленая, но другого оттенка лента в волосах, явно не очень там нужная. Симон казалась тонкой, чудесной, хрупкой, и, как всегда, столь необычайной, будто ее окрасили совсем иным способом, чем все окружающее.

– Вот, – она взяла с медного подносика стакан и дала ему, – свежий апельсиновый сок.

– Спасибо. – Пришлось признать, что это тоже характерно для нее. – А ты?

– Я пила. – Голос становился более вялым. – Надеюсь, ты хорошо спал?

– Не слишком плохо. А как ты? Я имею в виду, одна или с Мэнсфилдом?

Лента в ее волосах задрожала, когда она отвернулась.

– Симон, ты помнишь, как в храме на том острове я обещал не уходить, а ты – всегда говорить мне правду? Когда дело серьезное. Ну, вот я здесь. А правда сейчас дьявольски важна.

Она сказала что-то приглушенно и невразумительно.

– Убери руку ото рта, я не слышу.

– Не лгать – это не значит, что я должна говорить все.

– Нет, это значит также и говорить все.

– Это не понравится, – сказала Симон, имея в виду его.

– К черту! Давай, Симон. Ты спишь с Мэнсфилдом?