Иван Гагуа - Свое и чужое время

Пусто стало и в нашем дворе.

Только одна потрепанная курица-голошейка возилась под разросшимися кустами фейхоа да черный петух, единственный на всю деревню, жалкий и трусливый. Теперь ничего в нем гусарского не было. Он дрожал за свою жизнь, унизительно хоронясь в темных местах на виду у единственной представительницы уцелевшего гарема. Петух хотел выжить даже ценой такого унижения, чтобы потом, взобравшись на крышу дома, смело, во все горло возвестить о завоеванном ценою унижении и огромных жертв мире…

У Зосмэ тоже были свои планы: во что бы то ни стало пережить тяжелое время войны с приятным вкусом во рту. Жестокая конкуренция значительно снижала шансы Зосмэ. Тем не менее он не думал легко сдаваться. Иногда ему удавались хитроумные уловки, и тогда кое-кому приходилось раскошеливаться — резать последнюю живность.

Однажды, когда прошли по деревне слухи о гибели отца, будто бы сложившего голову на Керченском проливе, откуда писал он свои последние письма, Зосмэ всячески стал подкреплять эти слухи видениями, посещавшими его во время чуткого полусна. И, чтобы научно обосновать эти опасения или же, наоборот, отвергнуть их, он требовал петушиного крестца, так как речь шла о судьбе мужчины.

Но мать, вместо того чтобы внять настойчивым опасениям Зосмэ, ночами молила бога сохранить нашего защитника целым и невредимым, не опускаясь до суеверных страхов. То ли она жалела петуха, то ли не верила гаданиям Зосмэ, но упрямо держалась подальше от него. Зосмэ же, умудренный опытом долгой жизни, ждал, не слишком торопя время. И порой как бы случайно заглядывал к нам во двор и осторожно начинал интересоваться письмами отца, словно желая пополнить новыми сведениями с фронта уже имевшиеся.

— Спасибо, Зосмэ, пишет, что скоро победят… — врала мать, и по ее глазам было видно, что и сама она начинает в это верить.

— Дай-то бог! — как бы усомнившись, говорил Зосмэ и, ничего не прибавляя к своим сомнениям, начинал рассказывать доверительным тоном о каком-нибудь солдате: — Бедная Маро… Она не ведает, что ее сын погиб под Сталинградом… Страшные дела творятся, Илита, страшные.

Таким образом изо дня в день сея страхи в сердце матери, Зосмэ исподволь приближался к нашему двору.

И вот, сломав упорство матери, он испытанным путем пришел к нам и теперь сидел у костра и потирал руки. Вид у него был далеко не из лучших: совсем потускнели водянистые глаза, вылез из сивой бороденки крючковатый нос с большими пропастями, поросшими длинными седыми волосами, поизносилось платье. Мокро и неуютно было обличье старика.

— Страшные сны одолели, Зосмэ! — осторожно начала мать, внимательно разглядев старика. — Боюсь за мужа… Может, погадаем, а с гаданием утешение придет…

Зосмэ, долго ждавший такого разговора, потрепал пухленькой рукой местами свалявшуюся бороденку и устало вздохнул:

— Не ты одна нынче тревожишься, Илита!

Мать раздула огонь под треногой, набрала в чугунок воды, пошла в дом и вышла оттуда с кукурузным початком, луща его в карманы халата.

Осенний день тяжело хмурился, нагоняя морскую сырость и туман. Порывистый ветерок налетал на костер, лизал языки пламени и умирал.

Зосмэ, сжавшись в маленький потрепанный комок, зябко водил плечами. Свалявшаяся бороденка, как шерсть на старой собаке, сухо шевелилась отдельными пуками, пригретая огнем. У ног старика покоилась бамбуковая палка.

Мать прошла в огород, пересыпая с ладони на ладонь кукурузные зерна, заглянула под мандариновые кусты и тихо принялась вызывать притаившуюся тут же курицу-голошейку.

Зосмэ вытянул в удивлении шею и оскорбленно проговорил:

— Почему курицу, Илита? Разве не на мужа гадаешь?

— На мужа! — тихо ответила мать дрогнувшим в страхе голосом. — А что?..

— Эта курица не наших кровей! — еще более сердито заметил Зосмэ.

Мать, испугавшись, что курица склюет все зерна, пока она будет спорить с Зосмэ, на всякий случай поймала неказистую голошейку и, держа ее за ноги, сделала еще одну попытку отстоять петуха:

— Разве у этой курицы не тот же крестец, Зосмэ?

Зосмэ, разглядывая жалкий трепещущий комок издалека, сморщился, брезгливо сплюнул в костер и, пытаясь встать, категорически отверг:

— Эта курица, уважаемая Илита, не нашего происхождения… Она не может стать предметом, пригодным для гадания…

— Ну, раз так, — сказала мать после некоторого раздумья и выпустила курицу. И уже без всякой хитрости добавила: — Но как поймать петуха? Он совсем одичал…