Наталья Андреева: Любя, гасите свет

Мама не жила, но и не умирала. Так же, как и я. Мой мозг словно отключился, остались одни рефлексы: перевернуть, поменять памперс, подмыть, выбросить мусор, дать лекарство… О Барановской за всеми этими хлопотами мы позабыли, пока Сереже не пришла повестка. Нам было не до Виталины, ведь стоило подумать: что делать дальше? Искать сиделку? Надо бы с проживанием, а в нашей трехкомнатной квартире и без того вдруг стало тесно. Даня теперь делил комнату с сестрами, и ему это очень не нравилось. Им тоже. Начались скандалы, даже драки. Я никогда бы не подумала, что это мои дети так себя ведут. Но, честно сказать, мне было не до них. Я сама стала на них орать. В общем, мы попали в ад. Наверное, заслуженно, ведь я убила человека. Не важно какого, плохого, хорошего. Я убила. И теперь несу кару.

В конце концов, мы решили съезжаться. Объединить две квартиры, поселить с мамой сиделку, чтобы у меня хватало времени и на детей. Я часто выла по ночам, так мне было тяжело. В комнате, где лежала мама, воняло калом и лежачим больным. Хотя я постоянно протирала неподвижное мамино тело влажными салфетками, меняла грязные памперсы и боролась с пролежнями. Но этот запах неистребим. Запах болезни и страданий.

Игорь оказался слаб. Он пытался мне помогать, но я видела, как его воротит от всего этого. О! Брат не хотел бы оказаться на моем месте! Поэтому мы решили, что убийство Виталины должен взять на себя он. Сколько бы мне ни дали, даже учитывая мое состояние, детей и парализованную мать, да хоть бы условно, или с отсрочкой, потому что за убийство условный срок вряд ли дают, я все равно не могу поставить на детей это позорное клеймо. Дети убийцы! Как они будут с этим жить? Они ведь считаются детьми из хорошей семьи, ходят в элитную школу, общаются с другими детьми, у которых влиятельные родители. Но, главное, моя мама. Сколько она так пролежит? Год, два, пять? Я нужна ей. Свободная, живая.

Что до моего брата… Взрослая дочь Игоря вышла замуж за границу, сын переехал в другой город. Делает карьеру. С отцом они общаются редко. И потом: они уже взрослые. А у моих детей вся жизнь впереди.

Это я себя так уговариваю. Пытаюсь оправдать, потому что мой брат погиб из-за меня. Каким бы он ни был, плохим или хорошим, он мой брат. И он из-за меня…

Нет, я не могу об этом думать…

И что мне теперь делать, Господи?!

Лена вдруг схватила меня за руку:

– Отведите меня в полицию, пожалуйста! Я не могу так больше!

И она разрыдалась. Клим явно растерялся. Молча катил инвалидное кресло, где с безразличным видом сидела парализованная старуха.

– Я хочу в тюрьму! – яростно сказала Лена. – Там я хотя бы высплюсь! Пусть меня судят!

Я не выдержала и, вцепившись в нее, стала трясти, как грушу:

– Тише, ради бога, тише! Молчите!

Но она не унималась:

– Разве вы не за этим пришли?! Вы ведь теперь знаете все…

Мы какое-то время боролись. Она выкрикивала бессвязные фразы, из которых я постепенно начала понимать, что именно случилось. Как и почему она убила Барановскую. У Лены же началась самая настоящая истерика. Я еле отцепилась от нее, и, нагнувшись, схватила горсть снега. После чего швырнула снег ей в лицо. Она словно поперхнулась и затихла.

У меня было такое чувство, будто я заглянула в преисподнюю. Все мои горести показались вдруг сущими пустяками. Да и были ли у меня горести?

– Если мы можем вам чем-нибудь помочь… – кашлянул Клим.

Помочь убийце?! Да что он такое говорит?! Я совсем запуталась. Лена меж тем очнулась и вытерла с лица снег и слезы. Снова съежилась и сама стала похожа на старуху. Сказала равнодушно:

– Делайте, что хотите. Мне все равно.

Клим молча отошел и она покатила инвалидное кресло дальше. Мы так и стояли посреди тропинки, пока какая-то тетка не гаркнула:

– Молодые люди, я вам не мешаю?

Клим взял меня за руку и потянул в сторону.

– Что? Довольна? – с усмешкой спросил он. – Узнала правду?

Я затрясла головой:

– Клим, но как же так? Почему?

– Это жизнь, Соня, – сказал он по-взрослому. – Здесь нет однозначных ответов, каким бы ни был вопрос. Мы с тобой можем сейчас пойти в полицию. И Лена во всем признается. У нее больше нет сил, молчать. Что будет дальше? Следствие? Суд? Ее мать, эта парализованная бабка вроде как соучастница. Ее тоже судить?

– Нет, этого нельзя. Она же овощ.

– Оставь их в покое, если это можно назвать покоем. – Клим тяжело вздохнул.

– Я хочу уехать, – внезапно сказала я. – Подальше отсюда, Клим. Что нас здесь держит, в этом городе?