Мария Воронова - Эхо первой любви

Когда появилась необходимость, Фрида быстро научилась готовить и, выросшая в атмосфере чистоты и аккуратности, не допускала беспорядка, когда стала жить одна, но все равно иррационально ее грызла мысль, что она покажется Славе недостаточно хорошей хозяйкой и он скажет: «Извини, Фрида, ты плохо моешь пол, не хочу я жениться на грязнуле».

Странное дело, бывая в чужих домах, она видела, что ведутся они совсем не так чисто, как она ведет свой дом, и все равно считала себя плохой хозяйкой, потому что другие «с детства приучены», а она – нет.

Боялась она и просто надоесть Славе. Понравится ли ему, привычному к одиночеству, когда она сутки напролет будет путаться у него под ногами? Не увидит ли он в ней «уши Каренина», не разочаруется ли? Но жених только смеялся над ее опасениями, а один раз сказал: «Знаешь, Фрида, я уверен, что в момент, когда бог создавал меня, он думал о тебе».

Но был на свете человек, суда которого девушка боялась еще больше: конечно же, будущая свекровь Ксения Алексеевна.

Мать Славы приезжала почти каждый день, и Фриде было стыдно, что она вторглась в чужой дом и живет, а настоящая хозяйка вынуждена ютиться в деревенской избе, но она не знала, как сделать иначе, а Ксения Алексеевна ни разу не дала ей понять, будто считает невесту сына захватчицей и причиной собственных неудобств. «Как бы там дальше ни пошло дело, а вам, ребята, сейчас нужно побольше быть вдвоем», – говорила она, когда сын уговаривал ее переночевать дома, потому что Виктор Тимофеевич прекрасно справляется с детьми и с собаками и вообще вошел во вкус деревенской жизни.

Фрида услышала от Ксении Алексеевны только одно замечание, и то высказанное в деликатной форме. Показав на стальной ободок на стыке ручки со сковородкой, мать Славы назвала его индикатором хорошей хозяйки. «Я считаю, – улыбнулась она, – раз производитель сделал тут блестящую штучку, пусть таковой и остается, и допускать жирный нагар совершенно ни к чему».

Странное дело, Фрида всегда тщательнейшим образом мыла посуду и утварь, и на ее собственных сковородках пресловутый ободок сиял чистотой, но от этих слов непонятно почему смутилась и даже покраснела.

Ей было немножко даже странно, что она волнуется о таких мелочах, когда над Славой нависла серьезная угроза, но, тревожась за будущее жениха, за судьбу ребенка, Фрида, как страус, спрятала голову в песке повседневных забот.

Вернувшись с суток, она немножко покрутилась по хозяйству, приняла душ и легла, а когда проснулась, стало уже совсем темно. Мрак питерской ночи заполнил комнату, так что предметы в ней потеряли свой цвет, и Фрида подумала, что сама тоже выглядит, как тень: сгусток темноты, и ничего больше. По потолку прошла полоса света – это проехала машина, где-то вдалеке простучали колеса поезда, и Фрида встревожилась без причины, как часто бывает, если просыпаешься на закате. Она вдруг испугалась, что Славу забрали, пока она спала, вскочила и побежала его искать.

Жених сидел в кухне и чистил картошку.

– Проснулась, зайчик? Как хочешь – пожарить или сварить?

– Слава, нам нужно расписаться как можно скорее! – выпалила Фрида.

Он отложил нож.

– Но, Фрида…

– Без «но, Фрида»! Расписаться так быстро, как только возможно, – сказала она упрямо.

Слава вздохнул, и Фрида вдруг испугалась. Она и сама не могла понять, что заставило ее так резко поставить вопрос о регистрации брака, будто бес под руку толкал.

– Если я тебе жена, то жена, – продолжала она, – а если нет, то в жениха и невесту я в детстве наигралась.

– С кем это, интересно? Ты говорила, другие дети не хотели с тобой общаться.

Слава хотел усадить ее себе на колени, но Фрида увернулась.

– Даже в тюрьме людей регистрируют, – буркнула она.

– Оно-то да… Только, Фрида, ты должна понимать, что меня скоро закроют. Вы с дедушкой, я знаю, на что-то там надеетесь, но чуда не произойдет. С такой доказухой я бы сам себя закрыл.

– Ну и что? Я хочу стать твоей женой независимо от того, что будет дальше.

– Фрида, я тоже хочу на тебе жениться. Но меня посадят лет на семь, и как ты будешь? Потом, я же мент, и если попаду в обычную зону, то со мной там не произойдет ничего хорошего. В лучшем случае убьют, а то и опустят. Тюрьма ломает людей, и очень может быть, что и я сломаюсь.

– Ты не сломаешься.

– Ой, Фрида, – Слава покачал головой, – нельзя зарекаться. Очень может быть, что я вернусь полнейшей падалью, такой, что тебе стыдно будет показать меня нашему ребенку. Даже не то что стыдно, а просто жалко станет ребенка травмировать информацией, кто его отец.