Мария Воронова - Эхо первой любви

– Клавдия? – крикнул он. – У вас дверь открыта!

Никто не ответил. Дворкин переглянулся с Максом и хотел призвать в свидетели старушку, но та уже уехала на лифте.

– Ну а что такого? Пришли, а дверь нараспашку. Было бы даже странно, если бы мы не заглянули, – сказал Макс и переступил порог.

Лев Абрамович решил все-таки привлечь соседей и начал звонить во все квартиры, цыкнув Максу: «Стой где стоишь!», но тот то ли недослышал, то ли не послушался, но вошел внутрь. Прошло секунд тридцать, прежде чем он снова показался на лестнице.

– Наглоталась таблеток, – бросил он отрывисто, – но еще дышит. Лев Абрамович, быстро в машину, у меня в багажнике чемодан с красным крестом, возьмите и принесите. Пока едете в лифте, вызовите «Скорую».

Макс вернулся в квартиру, а Дворкин помчался вниз по лестнице, рассудив, что так будет быстрее, чем ждать лифт, на котором уехала пожилая дама. Не снижая темпа, он набрал Мишу, чтобы взял чемодан и поднес к входной двери. Вызвал «Скорую».

Вернувшись в квартиру, он по команде Макса вскрывал какие-то упаковки, стараясь действовать быстро и четко и не отвлекаться на жалость к молодой женщине. Вид неподвижного лица Клавдии так сильно подействовал на него, что Лев Абрамович старался смотреть только внутрь распахнутого чемодана.

– Ну все, я сделал все что мог, – вздохнул Макс, – остается только ждать «Скорую» и полицию.

– Я позвонил только в «Скорую».

– Ничего, я это исправлю сейчас, – Макс потянулся к телефону, – самое смешное, что я сейчас нахожусь в такой ситуации, когда мне лучше бы не светиться перед правоохранительными органами.

– А я нет, что ли?

– Вы – нет. Ну а я – врач и виноват независимо от того, как дальше будет развиваться ситуация. Если она не выживет, могут сказать, что это следствие не принятых ею таблеток, а предпринятых мною мер по ее спасению, у меня ж нет сертификата реаниматолога. Если выживет, но останутся какие-то последствия, их тоже можно списать на мою некомпетентную помощь и подать на меня в суд. Даже если она полностью поправится, все равно можно ко мне прицепиться, зачем полез спасать, не имея нужной квалификации.

– Получается, лучше всего пройти мимо.

– Получается, так, хотя тоже могут прижучить за неоказание помощи. Поймите, сейчас ситуации, когда врач не виноват, не существует в принципе.

Тут Максу, видимо, ответили, потому что он замолчал и поднял палец.

Лев Абрамович вышел из комнаты, потому что тяжело было находиться в ней и все время стараться не смотреть на девушку.

Он встал возле домофона, чтобы проверить, работает ли тот, и если нет, то позвонить Мише, чтобы как-то обеспечил «Скорой» доступ.

Еще войдя, он заметил возле зеркала несколько листов бумаги, приколотых к стене, но решил тогда, что это обычные записки, которые забывчивые люди оставляют сами себе. Теперь присмотрелся внимательнее и содрогнулся. Несколько листов писчей бумаги с текстом, напечатанным на принтере, и поверх них записка, написанная от руки, держались с помощью ножа, который Клавдия всадила в стену с неженской силой. На записке было крупно выведено: «На, читай, проклятая, пусть хоть сейчас тебя проймет!»

Почему так безрадостно и тоскливо сложилась жизнь? Когда я задумываюсь об этом, в голове всегда всплывает одно воспоминание.

Зеленовато-серая стена кухни, мутный вечер за окном и невероятно унылый рисунок маминого халата. Я сижу за столом, застеленным клеенкой, с которой от старости сошел почти весь рисунок, углы давно протерлись и прорвались, и вся она в порезах от ножа. Я пытаюсь расковырять один такой порез, меня страшно интересует двухслойное строение: сверху клеенка, а внизу – тряпочка. Не знаю, сколько лет было мне в тот день, но не больше пяти. Что я сделала, чем вызвала мамино недовольство, увы, изгладилось из памяти. Может быть, не хотела есть или просила посмотреть мультики, а может быть, еще что-то. Но могу ручаться, что никого не убила и ничего не украла, это точно. В общем, сижу я за столом, и вдруг мама поворачивается ко мне и говорит: «Я хочу тебя предупредить, что даже самая сильная любовь может износиться. Помни о том, что если ты будешь плохо себя вести, я перестану тебя любить».

В тот день кончилась моя жизнь, и вместо нее началось серое, безрадостное существование хорошей девочки, которая не жила, а вела себя хорошо.

Пришлось жить, строго соблюдая правила игры, в которой нет никаких правил.

Я была Второй Ребенок – единственное известное советским людям средство укрепления брачных уз и семейных отношений. Сразу хочу сказать, что средство не сработало и возлагаемые на меня надежды не оправдались.