Эбрахим Голестан - Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

– Мой дом рухнул, так я твой изничтожу! Так-то ты для меня работал?… – И все колотил его тростью, не переставая кричать: – Да я этой самой палкой так тебя отделаю, что своих не узнаешь, обезьяна проклятая!

Жертва попробовала сопротивляться, но тут раздался новый вопль:

– Прочь, убирайся, выродок проклятый! Палкой меня бить?! Меня – палкой?… Да как ты смеешь? Проваливай к себе в город, чтоб он тебе на голову рухнул, обезьянье отродье. Чего тебе надо?

Трихвостень хотел спастись бегством, но ноги его не слушались, он еле ковылял. Из пижонства он приучил себя ходить с тростью, картинно прихрамывать, это вошло у него в привычку, и теперь он захромал по-настоящему. Теперь опора была ему необходима, но ее-то он и лишился. А крестьянин все продолжал безжалостно лупить его. Колотил по коленям и голеням. Так бил, что Зейнальпур, бедняга, спрятался, нырнул за постамент статуи негритенка, играющего на флейте. Трость, наткнувшись на бетонный постамент, сломалась, крестьянин хотел кинуться врукопашную, но Зейнальпур перекувырнулся, вскочил на ноги и побежал. Крестьянин – следом. Зейнальпур ворвался в развалины башни, крестьянин, размахивая обломком трости, несся за ним. Но в развалинах у обоих пресеклось дыхание. У одного уже не было сил ковылять дальше, у другого – сил колотить его. Да и палки уже не было. Зейнальпур взглядом умолял: хватит, это бесполезно, оставь меня! Крестьянин же чувствовал, что мало, но что толку? Он не мог больше, он устал. Они остановились лицом к лицу. Потом крестьянин швырнул обломки трости к ногам Зейнальпура.

С раннего утра они пребывали в ожидании. Вчера с вечера распихивали по чемоданам остатки своей одежды, а крестьянина послали за мулами, чтобы с утра пораньше отправиться в путь. Всем заправляла супруга ювелира, которая хотела не мешкая добраться до чайханы, чтобы успеть на автобус или какой-нибудь другой транспорт. В этом смысле самым надежным было время перед полуднем и чуть позже. Немного за полдень, пожалуй, еще можно было добраться до города, но уже не на автобусе, а только на легковой машине. Да и то не всем вместе, а поврозь. Но если прибыть в чайхану к вечеру, то придется ночевать там. Ночевка в чайхане, возможно, была бы не хуже ночи, проведенной в старой лачуге крестьянина, пропахшей хлевом и овечьим пометом. На ветхих стенах ее еще сохранился пластоформ, но ни люстр, ни золоченых кресел, ни газовых и электрических приборов там и в помине не было, так как они сначала переместились в новостройку, а потом, скатившись на дно ущелья, оказались под обломками башни, разбитые и изломанные… Разумеется, лучше всего было уехать, уехать сразу, всем вместе, и поскорее добраться до города.

Для ювелирши побыстрее попасть в город было важно еще и потому, что она хотела навести справки о муже, да и о парнишке тоже. От мужа не было вестей с того самого дня, как обрушилась башня. Ювелирша понятия не имела, куда они с парнем подевались, хотя и притворялась, что сама послала их в город по делу и что скоро ждет назад. Но про себя думала, что ювелир, увидев издали, как рухнул дом, вероятно, решил, что все они погибли, и поспешил назад, к своей работе и прежней жизни, а также к оставшемуся после жены наследству и сейчас между ним и юношей идут споры на этот счет. Или, может быть, они объединились и вместе разгадывают тайну крестьянина, и вообще возможно, что именно они стали причиной разрушения того дома – с целью разорить мужика совершенно, а самим потом извлечь из-под развалин все, что только можно. Этого она боялась больше всего. Это было возможно. Все было возможно!…

Все могло быть, все можно было предположить, но никому и в голову не приходило, где они в действительности. Когда стало известно, что староста тоже пропал, никто не догадался связать между собой его отсутствие с исчезновением ювелира. А о жандарме и чайханщике и подавно никому не было известно. Староста имел обыкновение ездить в город и о своих отлучках обычно никому не сообщал, однако он отправлялся из деревни не пешком, а верхом – до чайханы; но на этот раз его кляча не покидала деревни. В полицейском участке никто пока не хватился жандарма – тот, бывало, по десять-пятнадцать дней проводил, инспектируя окрестные деревни. Подручный же в чайхане только радовался, когда чайханщик не возвращался вовремя, – если бы ему сказали, что тот не вернется никогда, он бы тысячекратно возблагодарил Бога, прищелкнул бы пальцами от удовольствия и ничего ни у кого не стал бы спрашивать.