Анатолий Семенов - Коровка, коровка, дай молочка

Никогда не забыть Галине Максимовне Верхозиной того страшного дня, когда надёжно шелестящий под колёсами «газика» лёд, припорошенный свежевыпавшим снежком, вдруг надломлено хрустнул и покрылся уродливыми трещинами, из которых хлынула чёрная глубинная вода. Автомобиль забуксовал и ощутимо быстро начал уходить вниз. Муж Павел Петрович рванулся с перекошенным лицом к жене, беспамятно прижавшей к груди закутанного в одеяло ребёнка, и, навалившись на её ноги, дрожащими руками сумел-таки распахнуть уже чиркающую по льду дверцу. Автомобиль, кренясь, на мгновение застыл, и этого кратчайшего мига хватило на то, чтобы Павел Петрович вытолкнул жену с ребёнком наружу. Галина Максимовна упала боком на заснеженную кромку, к счастью оказавшуюся достаточно крепкой, и отчаянно поползла к берегу, одной рукой придерживая ребёнка, другой отталкиваясь ото льда.

Берег был крутой, но чуть ниже по течению — буквально в нескольких шагах — ложбинка, и Галина Максимовна все с той же поспешностью и тяжёлой, до хрипоты, одышкой, увязая в глубоком сугробе, поднялась по ложбинке наверх и только теперь оглянулась и увидела в том месте, где провалилась машина, всплывающие мелкие осколки льда. Вдруг громко и утробно булькнули пузыри, и стало тихо-тихо. Казалось, успокоился и ребёнок, но он просто закатился в крике. Озираясь по сторонам, Галина Максимовна искала и нигде не видела мужа. На заснеженной поверхности реки виднелись лишь чёткие следы от протектора, которые уводили в большой неровный овал воды, где громоздился прибитый быстрым течением ворох наломанного льда. Галина Максимовна, глядя на взломанный лёд, вспомнила как там, между торосов, последний раз булькнули пузыри, и в этот миг волосы встали дыбом и зашевелились под белой пуховой шапочкой, причём ощущение было совершенно явственным, словно чьи-то невидимые руки наспех поправили причёску. По всему телу забегали мурашки, а ноги сделались как ватные. Галина Максимовна широко открыла глаза, рот перекосился и так и остался на несколько мгновений открытым. Она не голосила, не кричала, не звала на помощь (это было бессмысленно — вокруг на несколько километров ни жилья, ни людей). Она просто удивилась, что такие вот ощущения могут возникнуть одновременно во всём теле, от макушки головы до пят, и что после них вовсе и не хочется ни плакать, ни кричать, ни звать на помощь, а хочется уяснить до конца, что происходит вокруг и в себе самой.

Пребывая в этом совершенно необычном состоянии страха, удивления и желания понять до конца все, она долго ещё ходила с ребёнком на руках по берегу, стояла напротив того места и машинально качала плачущего сына. Понимала, что ждать больше нечего, и всё-таки стояла, пока было терпимо. Её мокрое пальто и подмоченное одеяло, в которое был закутан сынишка, быстро замёрзли и затвердели. Внутри валенок была вода, а снаружи они покрылись инеем, и ноги тоже замёрзли. Все тело начинало дрожать. Галина Максимовна, вспомнив о сыне, склонилась над ним:

— Несчастье-то какое, Витенька!

Дорога была несколько выше по течению, и Галина Максимовна пошла вдоль берега. В валенках хлюпала застывшая вода, колени и ноги ныли от холода, подол замёрзшего пальто поднялся коробом, и полы стучали друг о друга как деревяшки.

Вышла на дорогу. Малыш все ещё не мог успокоиться. Села на снег, сняла перчатки, кое-как окоченевшими пальцами расстегнула верхние пуговицы пальто; подняла до самой шеи шерстяную кофту, и опять же с превеликим трудом — совершенно не слушались пальцы — вынула из лифчика грудь и дала малышу. Сынишка зачмокал губами, закрыл глаза и успокоился. Галина Максимовна запахнула его в пальто и, едва поднявшись со снега, дрожащая, с подкашивающимися коленями, как пьяная, пошла дальше по накатанной машинами снежной колее в сторону своего села, до которого осталось ещё около пятнадцати километров.

Сумерки сменились вечерней мглой. Темнота сгущалась. На небе высыпали звёзды. Галина Максимовна замёрзла ещё сильнее. Попробовала прибавить шаг, но тут же поскользнулась, упала и снова растревожила ребёнка.

Баюкая сына неузнаваемо-жалобным заунывным тихим голосом и покачивая его на ходу, Галина Максимовна изредка останавливалась, прислушивалась — не идёт ли где какая-нибудь машина — она рада была бы не только попутной, любой встречной, но вокруг стояла мёртвая тишина. Слышен был лишь скрип обледеневших валенок, когда Галина Максимовна переступала с ноги на ногу или шла дальше.