Иоан Поппа - Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа

Наконец доклад Вырбана заканчивается. Он завершается красиво, с перечислением достижений, пусть не эпохальных, но – в любом случае: прибыль от работы батальона в этом месяце достигает почти ста миллионов лей, наш батальон пользуется абсолютным авторитетом, весь мир уважает нашу работу, Вселенная смотрит на нас с восхищением и изумлением, как военнослужащие мы испытываем полнейшее удовлетворение, однако мы спрашиваем себя, где же эта прибыль и почему мы живем так плохо, если она существует, где он, наш авторитет, если не признаются наши заслуги, где наше удовлетворение, о котором нам говорит Вырбан, если мы не испытываем ничего подобного.

Смотрю на головы, опущенные вниз, среди нас есть и военные-резервисты, они тоже члены партии – один из них сидит рядом со мной: он заснул, уронив голову на стол и потеряв возможность быть свидетелем наших славных завоеваний; другие посапывают на скамейках сзади, потому что в том, что они слышат, нет ничего нового, движение деревянного языка не производит ничего, кроме идеологических опилок и стружек, а для них, как плотников, нет ничего нового ни в опилках, ни в стружках.

Следуют выступления, одни – срежиссированные, другие спонтанные. И эти последние меня изумляют, потому что не имеют прецедента на «Уранусе» и кажутся занесенными сюда издалека сумасшедшими вихрями, которые иногда проносятся через колонию, поднимая в воздух столбы пыли.

Старший лейтенант Дьякону высказывает свое согласие с отчетом и планом мер, и рапортует, что у него в роте за последние шесть месяцев умерли трое военных, из которых один старший сержант («не пиши это в докладе… не пиши это в докладе», – шепчет Вырбан тому, кто составляет протокол), а военные теряют иногда часы и целые дни из-за отсутствия материалов и потому, что крановщику, гражданскому, некому починить кран, на котором он работает, когда тот ломается.

– Это очень серьезно, – наставительно решает представитель высшей инстанции. – Вы связывались с кем-нибудь?

– Это не наш кран, товарищ майор, это кран гражданской бригады, и на нем работают гражданские, не мы. А без него не можем работать ни мы, ни гражданские, но гражданских это не интересует. Я докладывал инженеру, но…

– Оставьте, сударь, инженера! Вы лично пошли за механиком или уклонились от этого? Вы забыли, что вы коммунист?

– Но какое имеет отношение, товарищ майор, то, что я коммунист, к крану гражданских? Это что, мой долг – ремонтировать краны гражданских? За это гражданским платят деньги.

– Если они этого не делают, делайте вы, военные! Как лейтенант тяжелой артиллерии и самоходных орудий, в гражданской жизни вы младший инженер по тяжелому оборудованию.

– Да? А если оборвется верхний противовес и убьет двадцать человек или откажут крепления подвижного механизма после моего ремонта? Гражданские уходят со стройки в три часа, они издеваются над нами, они воруют наш труд: работы, выполненные нами, мастера и инженеры засчитывают как работу их людей, а мы должны ремонтировать их оборудование и расшибаться в лепешку ради них?

– Вы расшибаетесь ради партии, товарищ лейтенант!

– Вы требуете, чтобы я убивал ради партии? Не думаю, что партия хочет чего-нибудь подобного!

Сидящие в президиуме замирают, и даже женщина, которая моет пол шваброй застывает с открытым ртом. В зале поднимается гул. Майор из высшей инстанции поднимается с лицом, белым, как мел:

– Прошу, объясните, что вы сказали, потому что обещаю вам – вас ждет Военный трибунал!

– Меня может ждать и палач с топором, товарищ майор. Вы хотите объяснений. Я вам их дал только что. Я могу починить кран, но если после этого случится авария, другая поломка, и погибнут двадцать человек? Кто будет отвечать? Вы думаете, любой может починить оборудование? Для того чтобы кран подвергся ремонту, создается комиссия по ремонту, потом назначается команда, после чего инженеры проверяют выполненные работы и дают добро на пуск в эксплуатацию. Добро дают работники по охране труда. Иначе могут умереть люди. Тот, кто сделает иначе, – преступник!

– Правильно! – выкрикивает капитан Кирицою.

Представитель высшей инстанции унимается:

– Товарищи, я не говорю, что это не так, но я не хочу… Слишком часто ссылаются на ответственность гражданских. Какие у нас проблемы с гражданскими? Вы забываете, что вы военнослужащие?

– Не забываем! Но здесь мы не на уборке кукурузы в поле, товарищ майор. Здесь мы на фронте. Все мы военные.