Иоан Поппа - Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа

Никто не знает, для чего служат эти документы, которые остаются в досье и которые в любом случае не во время собрания примут свой окончательный вид, а много позже, когда в помпезных кабинетах умелые пивовары нашей коммунистической доктрины положат их на вымачивание, брожение, а потом внимательно процедят их грубое содержание, да так, чтобы конечный продукт, который будет положен на хранение в подвалы партийных архивов, сохранял свой революционный аромат и восхитительный румынский идеологический букет.

Партийные бюрократы – единственные, кто может достичь этих вершин совершенства. Потому так сильно любит наша коммунистическая партия бюрократию – она предпочла распять всех нас на кресте ради нее, так как никто из нас не умеет говорить так приятно и хвалебно, как это делают протоколы, которые составляет бюрократическая машина, никто из нас не приводит таких ярких статистических данных, не делает таких потрясающих выводов.

Но чем более ослепительными становятся блеск этих почти безукоризненных протоколов и свет этих партийных документов, тем сильнее опускаются на нас сумерки, наш мир входит в зону постепенного затмения, красная звезда становится все более бледной, красное знамя – все более затемненным, наши души – все более печальными.

Мы собираемся в большом зале столовой, так, как собираются в сумеречный час злоумышленники, чтобы спланировать свои ночные преступления. Повсюду виднеются горы грязной посуды и объедки. Входит командир части вместе с представителем высшей инстанции, майором Цепару.

Вырбан, свежий партсекретарь батальона как будто сошел с ума. Бегает, суетится, снова вдруг возвращается, подбегает к столу президиума, рапортует. Наконец собрание начинается со вступительного слова, длинного, как поминальная служба, которое, не считая цифр и дат, мало чем отличается от предыдущих – месячной и двухмесячной давности: трудимся, выполняем план, имели место и нарушения, но они были устранены… коммунисты выполняют свой долг… мы справляемся с задачами, которые вытекают из выступления товарища Верховного главнокомандующего…

Время от времени женщина, которая подметает пол в зале, заставляет нас передвигать наши стулья, и смех разбирает при виде такого высокого собрания, ход которого нарушает подметало. Другие женщины, не стесняясь, хихикают где-то сзади – с ними любезничают шофера, и никто им ничего не говорит. Только Кирицою время от времени цыкает на них или с досадой замечает им: «Да кончайте же, к черту, со своим подметанием!»

Но в конце концов и он отказывается от своих попыток.

В какой-то момент начальница столовой, «товарищ Бребеника», жирная, маленькая, черная, как чугунок, цыганка, с внушительной окружностью живота, лениво проходит по холлу, дымя сигаретой, зажатой в уголке рта, и несет в левой руке полное ведро с водой, а в правой – швабру с намотанной на конце тряпкой. Нервно останавливается перед столом президиума и говорит начальнику хриплым голосом: «Товарищ полковник, подвиньтесь с вашим столом в сторону, потому что я должна вымыть, а после этого передвинетесь назад!»

И все эти железные люди, со знаками отличия полковников на плечах, занимающие солидные должности, непреклонные со старшиной или младшим офицером, которые просятся к ним на прием, суровые и несгибаемые в своих решениях руководители, люди, которые перегрызли бы горло командиру взвода или роты, который посмел бы возразить им или пройти мимо, не отдав честь; одним словом, все эти беспощадные индивидуумы подобострастно вскакивают на ноги как ошпаренные, и начальник кричит, вытаращив глаза: «Подвиньтесь в сторону, отодвиньте стол, пожалуйста, товарищ Бребеника, пожалуйста, товарищ Бребеника, пропустите товарища Бребеника!»

И все эти полковники, которые являются нашими официальными начальниками, покорно теснятся в углу, их достоинство равно нулю, как личности они не существуют, они внезапно становятся маленькими, микроскопичными, в то время как черная головешка, полная высокомерия, проходит между рядами занимаемых нами скамеек, покачивая чудовищными бедрами под грязными юбками, гремит об пол ведром, ведром, из которого завтра за обедом будет наливать нам чай, засовывает в него швабру, потом разливает воду по полу, растирает концом швабры жирный и грязный цементный пол, а нас вдруг охватывает безграничный стыд, мы опускаем головы, и только низкий голос Кости раздается в середине зала и кричит женщине: «А вы не можете подождать, пока не окончится собрание? У нас партийное собрание! Вы что, не видите?» Но сразу же вслед за голосом Кости слышится лающий, как у нервной гончей, голос начальника части, который завывает от стола: «Тише! Тише! Кто это сказал? Кто это сказал? Как ты посмел говорить без приказа? Как ты посмел говорить без приказа?»