Канта Ибрагимов - Стигал

Дальше и писать не хочется, потому что дальше для меня действительно началась война. И сейчас, все это вспомнив, как бы заново все это пережив, даже не верю – как было в жизни тяжело. Порою мечталось – лучше бы меня увезли, убили, умер бы тогда… А сейчас словно вновь прикладом в затылок – так разболелась голова от встревоженной памяти…

Спать! Ведь сон, как смерть, и ты поймешь, что все прошло и пройдет. В этом смысл и фарс жизни…

Сегодня все меня ругали. Я проспал завтрак. Медсестра звонила, ворчала. А у меня и без того что-то голова разболелась. Я даже поесть не смог, не хотел. Прилег. Ну а камеры все видят. И в Америке увидели. Может, побоялись, что еще один труп в клинике появится. Побеспокоили радиодоктора, который там же, но в отпуске. Однако в Америке о работе, как говорится – бизнес, очень заботятся. В общем, звонит мне радиодоктор. Спрашивает, как самочувствие? Понял, что голова болит.

– Мозгу не хватает кислорода, – за тысячу верст врачам все известно. – Прочистите нос, рот, катетер. И перестаньте по ночам писать. Ночью надо спать.

Я в ответ промычал: то говорит – пиши, теперь – не пиши. А если честно, то я и не знал, как, оказывается, тяжело о прошлом писать, все заново переживать, почти так же, как тогда, волноваться. И ныне я такое не пережил бы, сил нет. Даже на бумаге вкратце попытался кое-что изложить, а как голова загудела. А душа? А души нет – видимо, вырезали, теперь вместо всего катетер, и если он испачкался, то это не душа, можно просто почистить, а можно, что я и вынужден делать, просто заменить. Вот можно было бы также и душу, и память, и судьбу изменить, заменить, ненужное вычеркнуть. Наверное, скоро так и будет. По крайней мере, человечество к этому идет. Даже зачатие человека происходит в пробирках. И неважно – от кого ты, для чего, чей? С одной стороны, это очень даже хорошо. Никто не будет страдать за своих родителей и детей, как к примеру Ольга Сергеевна. А мой пример?.. Нет лучше об этом не думать, не писать. Лучше и полезнее то, что советуют врачи. Рождаться в пробирках. Умирать, как захотел или захотят, от уколов в морге – вроде эвтаназией назвали… Впрочем, что я о грустном. А врачей надо слушать. Поэтому, как советовал радиодоктор, я тщательно прочистил нос, рот, катетер. И правда, дышать стало гораздо лучше, и головная боль чуть уменьшилась, но от этого легче не стало.

Эх, можно было бы заново жизнь прожить. Или судьбу поменять. Словом, нельзя жить мирному человеку там, где война. Пускай перебесятся. Надо уезжать, надо было давно уехать, и я ведь уехал и семью вывез. Однако я не смог вне Родины жить. Да и работы не было, не мог на чужбине деньги зарабатывать. Короче, не судьба. Ничего не перепишешь. И я, фактически, как родился, из-за депортации стал сиротой, одиноким, так и умираю, из-за войн – без наследников, сыновей не сохранил, и на мне, практически, моя фамилия и род исчезают. Как это трудно понять, пережить, просто так умереть. И не мудрено, что во мне злоба вскипает, чувство мести и ненависти начинают исподволь мною овладевать… Вот это настроение!

Как внезапно и стремительно меняется погода в горах, как в горах моментально зарождается буря и вихрь, – так и эта черная мысль стала кружиться в голове, когда я накануне описал, как забрали Руслана. И утром я ощущал, что вот-вот будет очередной срыв, и эти дурацкие звонки и советы, в том числе и «не пиши», но я должен писать, я должен Руслана спасти, и у меня единственное спасение – раз душу и волю вырезали, или они неподвластны мне, то тело, бренное тело еще есть, и оно должно жить и бороться. А для этого телу нужна сила, и я начал делать усиленную зарядку. Благо, как врачи говорят и как я сам знаю и чувствую, сердце у меня от природы крепкое, выносливое. Вот и сделал я сегодня в несколько заходов сто приседаний, столько же отжиманий, а еще дыхательные упражнения, гимнастика и кое-что по системе йоги. А потом и доступные мне водные процедуры. Вот тут и началось. Первым, аж из Америки, позвонил мой радиодоктор. Орал, по-моему, даже матерился, мол, вопреки рекомендациям я делаю все, что запрещено. А физические нагрузки – вредны и опасны. То же самое, только еще громче и грубее, выдала медсестра. А потом позвонил Маккхал. Оказывается, радиодоктор позвонил моей дочери, моему главному спонсору, и сказал, почему мое лечение так затянулось, – пациент, то есть я, виноват, что радиация из меня не выходит. Из-за меня испорчен отпуск у радиодоктора. Он получает нагоняй даже во время отпуска от американских шефов. В свою очередь, радиодоктор отрывается на Шовде. Она плачет, ей плакать нельзя, и ее тесть звонит мне. Словом, из-за меня страдают многие, даже в Америке и в Европе. Мне стало неудобно, совестно. За дочку и я очень беспокоюсь и переживаю; действительно, я виноват. Однако жизнь интересная, разнообразная и непредсказуемая штука. И в ней не может быть все только белым или черным – все чередуется. И мне, после тех неприятных звонков, позвонила моя Шовда, мой единственный источник жизни, мой родничок. И она, отнюдь, меня вовсе не ругает. Наоборот, подбадривает и просит, очень просит – береги себя! Вот так! Все-таки есть тот, кто меня любит, искренне любит. Родная дочь! Единственный, кто у меня остался. И ее слова после всех предыдущих ругательств – явное облегчение, как свежий глоток воздуха, и вновь хочется жить… Это лишь эпизод жизни, но какой наглядный эпизод. Потому что почти всегда после черной полосы наступает белая, а может, так кажется, что белая.