Элиф Шафак - Три дочери Евы

Хотя взгляды и убеждения жены были прекрасно известны Менсуру, он не догадывался, что творится у нее на душе.

– Мы гордимся тобой, Периким! – произнес он.

Второй раз в жизни Пери слышала подобную похвалу из уст отца, и это было невыразимо приятно. Она знала, отец потратил все свои скромные средства, чтобы дать ей возможность учиться, и была полна решимости оправдать его ожидания.

– Выпьем же за нашу талантливую дочь, которая станет украшением лучшего университета в мире! – провозгласил Менсур, когда им принесли вино.

Губы Сельмы сжались еще плотнее.

– Ты ведь знаешь, что Аллах запрещает мне пить, – проронила она.

– Ничего страшного, – возразил Менсур. – Весь грех я возьму на себя. А когда я умру, ты пришлешь мне из рая приглашение.

– Если бы все было так просто, – вздохнула Сельма. – Каждый должен сам оправдать себя в глазах Аллаха.

Менсур закусил губу, чтобы не сказать лишнего. Всякий раз, когда жена изрекала какую-нибудь благочестивую истину вроде этой, у него появлялось неодолимое желание поднять ее на смех.

– Можно подумать, тебе известны все помыслы Аллаха, – ухмыльнулся он. – Ты что, была у Него в голове? Откуда ты знаешь, что у Него на уме?

– Если бы ты читал Коран, ты тоже знал бы все, что Аллах желает сообщить людям, – отчеканила Сельма.

– Прошу вас, не надо ссориться в такой день! – взмолилась Пери и, чтобы сменить тему и снять напряжение, напомнила: – Я ведь скоро приеду в Стамбул. На свадьбу.

Хакан собирался жениться, хотя его старший брат Умут, который после освобождения из тюрьмы поселился в маленьком городке на Средиземном море, до сих пор не был женат. Но Хакан, пренебрегая традицией, заявил, что не намерен ждать своей очереди. Поначалу все думали, что такая поспешность вызвана обстоятельством, о котором не принято говорить вслух, и невесте придется скрывать под свадебным платьем округлившийся живот. Но после выяснилось, что единственная причина кроется в самолюбии жениха.

Они доели свою рыбу в молчании.

В ожидании счета Сельма взяла дочь за руку и прошептала:

– Держись подальше от дурных людей.

– Да-да, мама, конечно.

– Образование, бесспорно, важная вещь, – продолжала Сельма, – но для девушки есть нечто куда более важное. Если ты потеряешь самое главное свое сокровище, это не возместит никакой диплом. Парням терять нечего, а девушке надо быть очень и очень осторожной.

– Да-да, конечно, – повторила Пери, отводя глаза.

«Девственность» – сакральное слово, которое лишь подразумевается, но никогда не произносится вслух. Сколько разговоров между матерями и дочерьми, между тетками и племянницами посвящено этой животрепещущей теме. Вокруг предмета этих разговоров деликатно ходят на цыпочках, словно вокруг спящего, которого ни в коем случае нельзя будить.

– Я доверяю своей дочери! – заявил Менсур, который выпил бутылку вина практически один и теперь был слегка навеселе.

– Я тоже доверяю своей дочери, – сказала Сельма, – но я не доверяю тем, кто ее будет окружать.

– Ну и глупо! – возмутился Менсур. – Если ты доверяешь ей, значит нечего волноваться обо всех прочих.

Губы Сельмы искривились в саркастической усмешке.

– Человек, который каждый день сокращает собственную жизнь, накачиваясь спиртным, вряд ли может считать кого-то глупее себя, – изрекла она.

Теперь, когда родители вновь скрестили мечи, продолжая бесконечную битву, в которой не могло быть победителей, Пери оставалось лишь молча смотреть в окно, на город, которому по крайней мере на ближайшие три года предстояло стать ее домом, ее убежищем, ее святилищем. От тревожных предчувствий в животе появился какой-то неприятный холодок; голова кружилась от мрачных мыслей. Ей вдруг вспомнился шафран – не дешевые подделки, а настоящий, очень дорогой, который на стамбульских базарах продавался в изящных стеклянных флакончиках. Так вот запас ее оптимизма был столь же невелик и потому драгоценен.

Оксфорд, 2000 год

– Привет! – раздался голос за их спинами, когда они подошли к главному зданию ее колледжа, где их должна была ждать какая-то студентка-второкурсница, которой было поручено помочь новенькой освоиться.

Обернувшись, они увидели высокую стройную девушку с гордой осанкой юной султанши. На ней была светло-розовая юбка, в точности такого нежного оттенка, как меренги с розовой водой, которые Пери обожала в детстве. Темные вьющиеся волосы девушки рассыпались по плечам и безупречно прямой спине. Губы были густо накрашены ярко-красной помадой, щеки нарумянены. Глаза, темные, широко расставленные, казались еще больше и ярче благодаря бирюзовым теням и черной подводке. Щедрый макияж, подобно флагу страны с нестабильным положением, призван был возвестить всему миру не только о ее независимости, но и о ее непредсказуемости.