Элиф Шафак - Три дочери Евы

– Какая разница, где тысячу лет назад было сделано то или иное изобретение, – пожал плечами Менсур. – По части научных достижений Европа оставила мусульманский мир далеко позади, и спорить с этим бессмысленно.

– Папа, мама, прошу вас, хватит, – умоляюще бормотала Пери, страдавшая оттого, что родители устроили очередную перепалку при посторонних.

Ширин, возможно уловив, в чем суть противоречий, и желая подлить масла в огонь, а возможно по совпадению, стала рассказывать о том, что многие самые старые колледжи Оксфорда были основаны на месте христианских монастырей. Этого Пери переводить для матери на турецкий не стала.

Когда они поднимались по лестнице, Пери остановилась, чтобы прочесть имена благотворителей библиотеки, выбитые на бронзовой табличке. С незапамятных времен и до наших дней люди, наделенные богатством и влиянием, пополняли это богатейшее книжное собрание. С грустью она подумала о том, какая участь ожидала бы подобную библиотеку в Стамбуле. В течение столетий ее несколько раз наверняка уничтожили бы до основания, чтобы потом возродить вновь, отстроить в ином архитектурном стиле и дать новое имя, связанное с господствующей идеологией. В конце концов библиотеку сочли бы совершенно ненужной и превратили в казармы для солдат или, что наиболее вероятно, в очередной торговый центр. Пери подавила вздох.

– Ты чем-то расстроена? – тихо спросила Ширин.

– Нет, что ты. Жаль только, в Турции нет таких чудесных библиотек, – ответила Пери.

– Будем надеяться, что все изменится к лучшему, сестра. В Европе книги начали печатать еще в Средние века. Не знаю, когда это начали делать на Ближнем Востоке, но одно знаю точно: мы сами обрекли себя на невежество. Я имею в виду Иран, Турцию, Египет. Спору нет, у этих стран есть многое – богатая культура, дивная музыка, вкусная еда. Но книги – это знание, а знание – сила. Мы многое упустили, и неизвестно, сумеем ли наверстать.

– Двести восемьдесят семь лет, – едва слышно пробормотала Пери.

– Что?

– Прости, размышляю вслух. Гутенберг изобрел свой печатный станок примерно в тысяча четыреста сороковом году. В начале шестнадцатого века в Италии были изданы первые книги на арабском языке. А в Османской империи Ибрагим Мутеферрика начал печатать книги только в восемнадцатом веке, и цензура была чрезвычайно жесткой. Так или иначе, мусульманский мир отстает от Европы примерно на двести восемьдесят семь лет.

– А ты чудна́я! – сказала Ширин. – Значит, приживешься здесь.

– Ты думаешь? – улыбнулась Пери.

Выйдя из библиотеки, они решили выпить кофе в расположенном поблизости здании крытого рынка, еще одной исторической достопримечательности Оксфорда. Пока Пери и Ширин высматривали свободный столик, Менсур и Сельма, разойдясь в разные стороны, отправились на поиски туалета.

– Похоже, твои родители не слишком ладят, – неожиданно сказала Ширин. – Твой отец ведь крайне левых взглядов, так? А мама…

– Я бы не назвала его крайне левым, но он, конечно, противник исламского фундаментализма. Приверженец Кемаля, если это имя тебе о чем-нибудь говорит. А мама… – Взглянув на Ширин, Пери поняла, что объяснений не требуется. Смахнула с рукава невидимую пылинку и растерла ее между пальцами. Никогда прежде она не сталкивалась с подобной бесцеремонностью. Но, как ни странно, ни раздражения, ни обиды на неделикатность Ширин она не чувствовала. Тем не менее предпочла сменить тему. – Значит, ты родилась в Тегеране?

– Да, я старшая из четырех сестер. Бедный папа. Он отчаянно хотел сына, но – увы. Не иначе как шайтан постарался. Папа ел, как птичка, а дымил, как заводская труба. И без конца повторял: «Это меня убивает». Конечно, он имел в виду режим, а не нас. Наконец он нашел способ уехать. Мама не хотела покидать Иран, но потом согласилась – из любви к папе. И мы перебрались в Швейцарию. Ты там бывала?

– Нет, я вообще нигде не была. Первый раз в жизни уехала из Стамбула, – призналась Пери.

– Ну, Швейцария – очень красивая страна. Даже слишком красивая. Такая вся вылизанная, умильно-трогательная, любой пейзаж идеально подходит для конфетных коробок, если ты понимаешь, о чем я. В общем, четыре года жизни я провела в сонном Сьоне. Представь, однажды я слышала, как девочка жаловалась своему папе, что в супермаркете сегодня бедный выбор свежих ягод. Мир кипит, как котел, Берлинская стена рухнула, а ей, видите ли, свежих ягод не хватает! Нет, я такой не была даже в детстве. Я люблю ощущать ветер перемен, люблю, когда рушатся стены. Жизнь в Швейцарии, конечно, хорошая, но не для меня. Слишком уж тихо и уютно. Я не могла отделаться от чувства, что даром теряю время. – (Пери слушала, затаив дыхание.) – Из Швейцарии мы перебрались в Португалию. Мне там нравилось, а папе нет. Он продолжал целыми днями курить и жаловаться. Так или иначе, два года мы прожили в Лиссабоне. Только я успела более или менее выучить португальский – бац! – новый переезд. Дети, собирайте вещи, мы едем в Англию, нас ждет ее величество королева. Мне тогда было четырнадцать. А когда тебе четырнадцать, у тебя выше крыши своих проблем и до проблем семьи тебе дела нет. В тот год, когда мы приехали в Англию, папа умер. Доктор сказал, легкие у него превратились в уголь. Тебе не кажется, что для доктора довольно странно использовать подобные метафоры? Поэтом он себя, что ли, возомнил? Но сказал именно так. – Ширин побарабанила пальцами по столу и придирчиво осмотрела свой маникюр. – Англия была папиной мечтой, не моей. Но все же я здесь, столь же похожая на англичанку, как брюква на эклер, и уместная в этой стране, как зуб в носу.