Элиф Шафак - Три дочери Евы

День выдался не из легких. Пару раз Сельма принималась всхлипывать, гордость за дочь боролась в ее душе с жалостью к себе и смятением. Она постоянно обтирала лицо уголком головного платка, якобы для того, чтобы промокнуть пот, на самом деле – чтобы смахнуть слезу. Конечно же, она не могла не гордиться успехами дочери. Никто из их большой родни не удостаивался чести быть принятым в заграничный университет, тем более в Оксфорд. Даже сама мысль о попытке поступить туда никому не приходила в голову, настолько огромной казалась пропасть, разделяющая эти два мира.

И все же, несмотря на радость, она никак не могла смириться с тем, что самое младшее ее дитя, к тому же девочка, будет жить совсем одна в этой далекой стране, где все вокруг чужое и непонятное. То, что Пери подала заявление в университет, не только не спросив разрешения матери, но и даже не поставив ее в известность, глубоко уязвило Сельму. Она знала, что отец был верным сообщником дочери. Когда все решилось, ей оставалось лишь пробормотать какие-то вялые и неубедительные возражения, иначе она наверняка нажила бы в дочери врага, возможно, на всю оставшуюся жизнь. Как бы ей хотелось иметь родственника, пусть даже самого дальнего, главное, чтобы он был правоверным мусульманином, богобоязненным суннитом, говорил бы по-турецки и жил в этом странном городе, в котором предстояло жить Пери. Тогда Сельма могла бы доверить дочь его попечению. Но, увы, ни такого знакомого, ни тем более родственника у Сельмы не было.

Несмотря на горячее желание Менсура видеть дочь студенткой Оксфорда, предстоящая разлука тоже приводила его в отчаяние. Внешне он сохранял спокойствие, но его речь была особенно сбивчивой и бессвязной; о скором расставании он говорил так, как мог бы говорить о землетрясении где-то в далеких краях, – со сдержанной болью и сознанием того, что изменить ничего нельзя. Пери ощущала и до некоторой степени разделяла смятение родителей. Никогда прежде они не разлучались. Она не представляла, что это значит – жить вдали от семьи, родного дома и своей страны.

– Посмотрите, как здесь красиво! – то и дело восклицала Пери.

Тревога, камнем лежавшая у нее на сердце, не могла подавить радостного возбуждения, которое она испытывала в предвкушении новой жизни.

Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь тучи, были теплыми и ласковыми, и, несмотря на порывы холодного осеннего ветра, Пери порой казалось, что вернулось лето. Оксфорд, с его узкими мощеными улочками, зубчатыми башнями, стрельчатыми окнами, лепными портиками и сводчатыми арками, производил впечатление сказочного города из детской книжки. Все вокруг дышало историей, даже кафе и универсальные магазины органично вписывались в старинное окружение. При всей древности Стамбула, прошлое казалось там засидевшимся гостем, которому давно пора отправиться восвояси. Здесь же, в Оксфорде, прошлое и настоящее существовали на равных.

Утром Пери с родителями гуляли по городу, робко хрустя подошвами по гравийным дорожкам. Сады, втиснутые между древними, увитыми плющом стенами университетских корпусов, приводили их в восторг. Они не знали, разрешено ли посторонним заходить в эти сады, но спросить было не у кого. Порой город выглядел удивительно пустынным, и казалось, известняковые стены древних зданий, выстроившихся вдоль улиц, уже тоскуют по людям.

Уставшие и голодные, они отважились зайти в паб на Альфред-стрит, полуподвальное помещение с низкими потолками, скрипучими деревянными половицами и шумными посетителями. Робко усевшись за столик у окна, они принялись озираться по сторонам. Все пили пиво из бокалов, которые пришлись бы впору для рук великанов. Когда к ним подошла официантка, девушка с сережкой в нижней губе, Менсур заказал всем рыбу с жареной картошкой и бутылку белого вина.

– Только представьте, этой пивной несколько сот лет, – произнес Менсур, разглядывая дубовые панели так пристально, словно надеялся увидеть на них некий тайный шифр.

Сельма кивнула, хотя ее больше занимало другое: студенты, что в дальнем углу накачивались пивом, женщина в коротком платье, больше похожем на комбинацию, парень, руки и лицо которого сплошь покрывали татуировки, и его подруга, в кофточке с вырезом, глубоким, как пропасть между Сельмой и ее мужем… Как оставить Пери среди всех этих ужасных людей? Да, западный мир ушел далеко вперед по части науки, образования и технологий, но что стало с его моралью. Опасаясь рассердить мужа и дочь, Сельма не высказывала подобных мыслей вслух, но они разъедали ее изнутри. Она сидела с поджатыми губами, словно сдерживая горькие слова, рвавшиеся наружу. Человека, который хранит верность нравственным принципам, все – и в первую очередь близкие – считают невыносимо скучным, и это очень несправедливо, думала она.