Юрий Козлов - Враждебный портной

« РэТэ » сказал, « РэТэ » обещал, « РэТэ » велел — шуршало по коридорам, как будто бежала большая, наглая и незваная, если, конечно, они бывают зваными, крыса. А тут еще из полузабытого английского выползло, пошевеливая хвостом, — Rat! {9} 9 Крыса ( англ .). Великий Сталин был прав, подумал Каргин, язык определяет сознание едва ли не в большей степени, чем бытие (реальность). Язык–сознание–реальность — такая выстраивалась взаимосвязь . Цепочка ДНК окружающего мира.

Rat орудовала в скрытой реальности.

Рот ( РэТэ ) , как гоголевский Нос, жил открытой жизнью, разъезжал по Москве на серебристом «ягуаре» — аналоге (с поправкой на время) кареты, в которую некогда солидно усаживался, подхватив полы шинели, в Петербурге Нос ( Носэ? ) .

Каргин совершенно не горел желанием общаться с Р.Т., а потому еще во время их первой встречи вызвал в кабинет Надю, строго распорядился пригласить завтра к десяти ноль­-ноль Выпь и Биву.

Надя отправилась выполнять поручение, а Р.Т. задумчиво посмотрел на Каргина, пошевелил кожаным забралом, но ничего не сказал. В этот момент он напомнил Каргину инопланетного (когда тот стянул, чтобы уравнять шансы в рукопашном бою, с головы шлем) Хищника из знаменитого фильма. Хищник, помнится, сдирал с людей кожу и коллекционировал их черепа, пока с ним не разобрался могучий Шварценеггер. Каргин надеялся, что Р.Т. не столь кровожаден.

— Их нет, — спокойно проинформировала его Надя следующим утром.

— Кого? — сделал вид, что не понял Каргин.

— Бивы и Выпи.

— Где же они?

Вопрос повис в воздухе.

— В отпусках, — сказала после паузы Надя.

— Надеюсь, не в бессрочных?

— Никто не знает, — пожала плечами Надя. — Они не ставят в известность подчиненных о своих планах.

— И нас тоже не ставят?

Странно, но Каргин не удивился и не запаниковал. Хотя должен был. Деньги переведены, а дело стоит! Он как будто ожидал чего-то подобного. В прежние времена он бы немедленно направил Биве и Выпи грозное послание с цитатами из Гражданского и Уголовного кодексов РФ о необходимости соблюдения условий контракта, а сейчас, даже не покричав для порядка на Надю, подошел к окну, чтобы убедиться, что серебристой кареты РэТэ на автостоянке нет.

Выходило, что и Р.Т., и Надя знали, что Бива и Выпь не поспешат, задрав штаны или в чем там они ходят, на утреннюю встречу с генеральным директором «Главодежды-Новид».

— На нет и суда нет, — сладко потянулся Каргин. — Готовь приказ.

— О моем увольнении? — спросила Надя.

— О моем отпуске, — строго произнес Каргин. — Или я, по-твоему, не имею права на отдых?

Мысль об отпуске показалась ему забавной. Нет лучшего способа встряхнуть скрытую реальность, чем предпринять что-то неожиданное и нелепое. Ленин утверждал, что империализм — высшая и последняя стадия капитализма. А я, покосился на Надю Каргин, утверждаю, что безумие — высшая и последняя стадия разума. Последняя — потому что дальше некуда. Дальше — открытый космос, что там, никто не знает. Но делиться с Надей своими соображениями не стал.

Она стояла на ковре посреди кабинета, и в ее глазах как будто играла, переливалась вода. И вся она была гладкая, упругая, твердо-динамичная, как шланг. Вода из ее глаз (это были не слезы) как будто омывала душу Каргина. Ему показалось, что Надя сейчас снова легко (одним плавником?) перенесет его на диван и он, как щепотка соли или кусочек рафинада, бесследно растворится в океане любви . Так один раз уже было. Каргин ничего не помнил, но ему хотелось повторения. Однако он оперативно перекрыл кран объявшего его душу библейского желания. Ему вспомнился другой фильм из его советского детства — «Человек-­амфибия». Как апофеоз счастья Ихтиандру, так звали героя, явилось видение, как он вольно плывет, рассекая воду плавниками, в океанской глубине вместе с сухопутной девушкой — помнится, ее играла артистка Анастасия Вертинская. В его мечтах сухопутная девушка была волшебным образом преобразована в морскую, то есть она могла, как и он, жить в воде. Так и Каргин (сухопутный дядя, а если вспомнить про пенсию — сухопутный дед ) был готов плыть и плыть с Надей на любой глубине и в любом направлении. Это было какое-то болезненное, недостижимое счастье внутри надвигающегося (разум Каргина отказывался осмыслить его масштаб) общечеловеческого несчастья.

От кинематографической темы было не уйти.