Алексей Колышевский - Секта. Роман на запретную тему

– Не городи ерунду. Сейчас колонку посильней сделаю, – Валя до упора отодвинула рычаг газовой колонки, – и полезай-ка ты в душ. Белье с собой есть свежее?

Гера мотнул головой: «Откуда?»

– Тогда вот тебе, держи, – она достала откуда-то совершенно новую мужскую пижаму, – как знала, что пригодится. Девки в больнице говорили «бери», а я отнекивалась, мол, мне ни к чему. Вроде даже и размер твой.

Гера взял пижаму, задумчиво поглядел на нее, повертел в руках:

– Так это вроде как казенное имущество, что ли?

– Ну да, – с вызовом ответила она, – а ты как думал? Что я на свою зарплату стану пижамы покупать? Ты уж извини, у нас тут все по-простому. Чего можно в больнице приватизировать, с того и живем, так что государство нас не забывает, как видишь. Так ты идешь в душ или нет?!

– Иду, иду, – Гера схватил пижаму и прижал ее к груди. – Ты не обижайся, просто…

– Что «просто»?

– Не приходилось мне в таких пижамах щеголять.

Она усмехнулась:

– Когда-нибудь все бывает в первый раз. Иди давай. Раздевайся. Пока будешь мыться, я твои шмотки в порядок приведу.

– Валь, да что ты? Даже как-то неловко…

– Давай-давай. Скромняшечка нашелся.

…Они сидели на кухне и пили чай. Гера расправился с шестым бутербродом. Видимо, и сыр, и масло имели то же происхождение, что и пижама, но Гера не стал уточнять, так ли это. Валя рассказывала о своей жизни, о том, как она пытается, по ее собственному выражению, «не съехать с катушек вслед за бабкой в этой дыре». Затем вдруг спохватилась:

– Да чего я тебе тут в своей ерунде исповедуюсь. Я вся, как говорится, вот она я, на поверхности и прозрачная, как водопроводная струя. Ты о себе-то, может, расскажешь пару слов?

Гера стал выдумывать что-то прямо на ходу, а так как он не репетировал заранее, то сбился один раз, затем еще, и в конце концов Валя насмешливо спросила:

– Не пойму, с какой целью ты мне врешь? Может, ты на самом деле злодей, который разбивает сердца провинциальным медичкам?

Гера покраснел и поперхнулся куском бутерброда. Прокашлявшись, ответил:

– Просто боюсь, что если я скажу тебе правду, то ты решишь, что я превзошел твою бабушку по уровню, хи-хи.

– Нет уж, ты давай рассказывай. Нельзя быть столь жестоким по отношению к скромной девушке: вначале нагнать тайны, а потом ломаться.

Гера очень хотел сейчас достать из кармана свое красивое удостоверение с золотым двуглавым орлом на обложке и, внушительно откашлявшись, предъявить его этой медсестре. Чтобы знала, кого она имеет честь принимать в своей квартирке. Но удостоверение лежало в ящике стола, а стол стоял в кабинете, а кабинет находился очень далеко отсюда. Поэтому Гера вдруг стал рассказывать о себе почти-всю-правду. Всю, за исключением того кабинета в Кремле и причины, по которым этот кабинет принадлежит сейчас ему. Валя не перебивала, она словно вообще никак не реагировала, только глаза ее из ярко-зеленых постепенно превратились в черные, и несколько раз к ним, совсем близко, подступали слезы.

Гера рассказал о своей первой жене, которая ушла от него к военному летчику и забрала с собой двоих Гериных детей. О Насте, которая спасла его от смерти, а потом тоже ушла:

– Все от меня ушли, кто по своей воле, а кто так… Потому что я, Валя, плохой человек. И ты, со своим талантом физиономиста или как там это называется, ошиблась. Я, видишь ли, не типичный клиент твоего учреждения. Ну, не спал ночь, много курил, чуть было не попал в аварию, вернее, попал, но последствия могли бы быть совсем другими. Вот сердце и не выдержало, затарахтело. Я не знаю, на кой черт я тебе все это рассказываю, но мне хочется, чтобы ты знала, какие люди иногда ходят вокруг нас. Вот я сейчас сижу здесь, напротив тебя, а ты и не догадываешься, какое я на самом деле дерьмо. А ты – «хороший человек», пижаму достала… Ладно, Валя, спасибо тебе за гостеприимство, мне дальше ехать надо. Где там мои вещи?

И тут Валя принялась хохотать. Она смеялась так заливисто и искренне, что Гера опешил. Он смотрел на нее и машинально вдруг подумал, что у нее истерика. Однако никакой истерикой и не пахло. Просто Вале стало смешно, и когда он это понял, то почувствовал себя размазанной по тарелке манной кашей, которую уже не собираются есть, а вот-вот смоют под струей горячей воды. Весь его образ, который он так лелеял в самом себе, был осмеян этой рыжей чертовкой, и сделала она это мастерски. Отсмеявшись, она промокнула свои вновь позеленевшие глаза салфеткой, встала из-за стола и взяла Геру за руку.