Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Перед испанским нашествием в столице появилась Плакальщица, призрак женщины, которая по ночам блуждала по городу и оплакивала своих детей. Теперь она появилась вновь.

Появилось и нечто новое: таинственное чудовище, напоминающее вампира, гигантскую летучую мышь и дьявола со средневековых гравюр. Вампир не удовольствовался столицей, он появляется в разных концах страны, а страна огромна. Народ устраивает облавы, пользуясь случаем уничтожает последних ягуаров, разрушает колонии летучих мышей в пещерах, все живое, что подворачивается под руку. Катастрофическая засуха, которая привела к истощению запасов кукурузы — основного продукта питания в Мексике, заставляет животных из пустынных мест подходить к селениям в поисках воды. Их тоже убивают ради святого дела — борьбы с Демоном. Священники устраивают процессии, местные кацики [7] Исп. — cacique; в странах Латинской Америки и в Испании — влиятельный человек в местном масштабе. организуют крестовые походы. Демона видели и продолжают видеть повсюду. Если это случается днем — то выходит все население, вооружившись кто чем может, и окружает участок, где он был замечен. Находят дикого кота или койота и убивают с особой жестокостью. В нашей деревушке никто не выходит из дома после сумерек, а работающие у нас женщины уже в ранние послеполуденные часы начинают нервничать, и все у них валится из рук, потому что по дороге к деревушке их подстерегает Демон.

В Мексике ко мне вернулось то, что овладело мной на девятом году жизни и не отпускало следующие двадцать четыре года: страх. Я излечился от него только в прекрасно устроенной и благодатной Западной Европе. И вот теперь снова.

Коллективный страх, неуверенность во всем, ожидание катастрофы. Началось это года полтора тому назад и продолжает нарастать. А всего семь лет назад, когда мы здесь поселились, эта страна была стабильной, международный капитал оказывал ей предпочтение, и все шло к лучшему. В Мехико было безопасней, чем в Нью-Йорке, динамичный средний класс, малые и средние предприниматели кормили пост-социалистического паразита — национализированную промышленность и бюрократию, и еще оставались средства на инвестиции. Расточительство и коррупция не прекращались, но тогда было чего красть. Партийно-государственные хозяева страны в сговоре с профсоюзами — этим «завоеванием революции», насквозь мафиозными, — до такой степени нажрались, что, казалось, больше им уже не проглотить. Заблуждение — всегда хочется больше. А деньги все шли в Мексику, великие проекты и стройки, великие надежды.

Пока не выяснилось, что за всем этим кроется. Президент Карлос Салинас совместно с приближенными точно к окончанию срока своего правления оприходовал все, что подготовил для себя за шесть лет президентства. В процессе реформ и приватизации он продал по себестоимости самому себе и своим приятелям систему телекоммуникаций, включая два спутника, банки, супермаркеты, концессии и паи, после чего бежал за границу, оставаясь частным владельцем половины страны, куда пришел голод, эпидемии, анархия, бандитизм и Демон.

Старый мексиканский Демон, пребывавший во сне последние семьдесят лет. Мексиканский народ вынесет все, кроме самого себя. Соблазн саморазрушения здесь весьма силен, а когда его не уравновешивают обстоятельства, он становится сильнее инстинкта самосохранения. Несколько лет назад людей словно обуяло помешательство. Разумеется, тут был и страх, но как бы и ожидание чего-то ужасного и вместе с тем освобождающего, — высвобождение Демона.

Все стали какими-то напряженными, и в то же время словно погрузились в летаргию. Хаотичность не только общественной деятельности, но и частной жизни, и прежде весьма здесь заметная, стала поразительной, ошеломляющей. Как будто люди, погруженные в себя, будучи во власти дурных сновидений, направляются к чему-то великому, что выше повседневности, — и потому не стоит уделять ей внимания. И чем ближе жертвенные костры, тем больше все валится у них из рук. Как тарелки у женщин, погруженных в мысли о Демоне, который поджидает на дороге.

Я уже слышу вопрос земляков: зачем же ты убегаешь в Польшу? Разве многое из описанного тобой, не происходит и у нас, вызывая тревогу? Ответ слишком сложен, чтобы я мог уместить его в этом кратком тексте. Пока же скажу лишь, что Польша — это (еще?) не Мексика.

Ранчо Ля Эпифания, 4 июня 1996.

В конце девятнадцатого и начале двадцатого века множество европейцев, разочаровавшись в Европе, а то и просто возненавидев ее, убегали от нее подальше. Я — один из них, их эпигон и, если откровенно, довольно жалкий. Мне не сравниться ни решимостью, ни духом авантюризма, ни жаждой риска с моими великими предшественниками. Я принадлежу моей эпохе и моей слабой Европе. Масштабы уже не те, мой авантюризм можно считать таковым только в сравнении с мягкостью и неусыпной заботой о себе среднего жителя Западной Европы, в сравнении же с деяниями великих предшественников — это всего лишь выезд на комфортабельный курорт.