Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Ожидающая там банда не реагирует. Молодая женщина доходит до Главного Рынка. В эту пору там уже нет прохожих, есть только группы, снующие по площади в поисках добычи — спрос на нее велик, предложений мало, — кое-кто в неподвижности подпирает стены. Ни души в состоянии алкогольного опьянения, зато немало таких, кто находится под воздействием наркотиков. Нет и намека на забавы и развлечения, вокруг царит сосредоточенная тишина, как на охоте. Любая охота прежде всего состоит из тишины, изредка прерываемой действием, которому сопутствуют звуковые эффекты. А наркоманы тоже не слишком шумливы.

Прижав локоть к бедру и вытянув горизонтально вперед руку, удлиненную за счет ножа, молодая женщина входит с Рынка на улицу Сенную. Смотрит вызывающе, агрессивно, прямо в глаза каждому, кто идет навстречу или поджидает ее. Пока все спокойно.

Разумеется, это блеф. Случись нападение или последуй любая другая реакция на ее поведение, — у молодой женщины не было бы никаких шансов. Ее единственный и не слишком надежный шанс — это внезапность и психологический эффект. Такое встречается не каждый день, тут вообще ни с чем подобным не сталкивались, а значит — прикидывают хищники, — она, должно быть, какая-то ненормальная, наркоманка в стадии ломки, или вообще неизвестно кто. В любом случае — связываться не имеет смысла. Даже смысла нет проверять, имеет ли это смысл.

Наконец она добирается до стоянки на Старовисльной. Там свет и вооруженные охранники, которые не смотрят в небо и не разглядывают своих ногтей, потому что они — не полиция, а частная охрана, нанятая частным предприятием. Женщина прячет нож в сумочку и перестает изображать из себя сумасшедшую, наркоманку, неизвестно кого. Отдает в кассу квитанцию, платит, ей подгоняют автомобиль, она садится.

Удалось, она спасена. По крайней мере — на этот раз.

Все рассказанное — чистая правда. Только случилась эта история не в Кракове, а в центре Мехико. И женщина — моя жена. Историю свою я посвящаю тем, кто утверждает, будто в Кракове небезопасно. Наверняка это так, вне всякого сомнения, но относительно, то есть с учетом обстоятельств. Извините, но я повторю то, что говорю всегда, когда сталкиваюсь с утверждением, что везде так, причем везде одинаково плохо. А именно: я предлагаю тем, кто утверждает это, сесть голой задницей на лист жести разогретый до тридцати градусов Цельсия, затем — на лист, раскаленный до ста градусов, — а уж потом оценивать разницу.

Ранчо Ля Эпифания, 18 мая 1996.

Каждый, кто живет в тропиках, учится замечать, а вернее — ощущать, не глядя, шевеление в траве. Научился и я. Случается, что я читаю, сидя в кресле, потом вдруг встаю, иду в темный угол и домашней туфлей убиваю очень мохнатого паука. Как я узнал, что он там? Понятия не имею. Не могу даже сказать, что заметил его, поскольку глаз не отрывал от книги, а лампа на столе отбрасывает круг света только на стол и книгу. Должно быть, уловил какой-нибудь сигнал: все живое посылает какие-то свои сигналы.

Но прежде чем всему этому научиться, я реагировал как европеец. Такой паук, к примеру, должен был заползти на мою книгу, чтобы я его заметил, после чего я начинал в панике метаться, прежде чем мне удавалось или не удавалось убить его, а если и удавалось, то делал я это крайне неумело и со смешанным чувством.

Когда я утром вхожу в мою рабочую комнату в башне, то сразу знаю, есть ли там по меньшей мере одна, а то и несколько ящериц. Поначалу я и на них реагировал истерически и — как теперь знаю — неразумно. Дело в том, что ящерицы абсолютно безвредны. Но в первые годы я не мог сесть за стол, не выгнав их, точнее: пока мне не казалось, что я их выгнал. Ящерицы весьма проворны и ловки, они к тому же умеют прекрасно притворяться, будто их нет. Бегая за ними по этажам и комнатам, я то стучал палкой под мебелью, то коварно открывал окна, рассчитывая, что они предпочтут солнце и прогретую землю сада прохладе комнат, и уйдут сами. В конце концов я перестал с ними воевать, поскольку занятие это утомительное и, главное, бесплодное. Позднее я к ним привык и наконец полюбил. Теперь я люблю все живое, кроме человека. И вижу все меньше различий между собой и всем, что двигается или даже не двигается, например, растениями. Если только не учитывать этические, эстетические и нравственные различия, которые весьма существенны и не обязательно говорят в пользу человека.

Хотя мне не нравится, когда ящерицы выскакивают вдруг из корзины для бумаг у письменного стола, когда я протягиваю к ней руку. Впрочем, не нравится только потому, что проходит какая-то доля секунды — весьма неприятная, — прежде чем я разгляжу, что это ящерица, а не скорпион.