Славомир Мрожек - Дневник возвращения. Рассказы [Сборник]

Уважаемый Сударь!

Хоть годы и разделили нас, надеюсь, мы не стали безразличны друг другу. На это я и рассчитываю. А если Вы вскрываете конверт настоящего письма с чувством беспокойства, то заверяю Вас, что пишу я Вам не в том смысле, какого Вы ожидаете и все еще, возможно, опасаетесь.

Впрочем, если бы я и намеревался совершить то, перед чем Вы, вероятно, дрожали в свое время, — а был то, Богом клянусь, страх человека вовсе не безвинного (нет, нет, эту фразу я вставил мимоходом, Вы убедитесь в том, что обиды я не держу) — тогда, еще перед вскрытием конверта, и оправившись от первоначального испуга, первого после стольких лет, — если, невзирая ни на что, Вы долгие годы чувствовали себя в безопасности — то сами должны понять, что те дела за давностью утратили актуальность и если бы я сумел по сей день сберечь в себе все то, что пережил в связи с Вашей персоной, то все равно осталось бы немало трудностей: отыскивание соответствующих свидетелей, предъявление иска, процесс… Хотя, правда (упоминаю об этом, чтобы у Вас все же осталась некоторая неуверенность), все перечисленные сложности вполне преодолимы.

Но Вы будете ближе к истине, если догадаетесь, что удовлетворения от Вас я намерен добиваться скорее самолично, чем обращаясь к традиционному правосудию.

Давайте рассудим, чего Вы можете ожидать. Не сомневаюсь, что, читая нижеследующие строки, Вы не только проникаете в мои мысли, но и обнаруживаете собственные. Вспомним определенные события из определенного периода нашей жизни. Я знаю, кем Вы были в действительности и какой характер носило Ваше присутствие в нашем доме. Знаю даже, к каким методам Вы прибегали, чтобы обольстить мою жену. Если бы она поддалась Вашему личному обаянию! (Хотя меня искренне удивляет, что уж такого привлекательного можно было усмотреть в Вашей голове, уже тогда лысой. Что же касается состояния зубов, не столь залатанных, сколь еще более испорченных усилиями какого-то дешевого дантиста — то перед этим пасует даже вся моя снисходительность. И Ваше обыкновение громко хлебать суп, от чего, надеюсь, вы не избавились по сей день, сильно мне мешает, даже при самом искреннем желании, употребить определение «очаровательные» применительно к Вашей внешности и манерам). Но шантаж? Прошу меня извинить, это средство воздействия на женщину не входит в репертуар, к которому должен прибегать мужчина. Ах, знал бы я это тогда, в самом начале, когда Вы к нам прибыли, прежде, чем все случилось! Я бы посадил Вас в саду вместо садового гнома. Тогда я был бы в состоянии понять, что моя жена поддалась какому-то порыву воображения. А если бы я к тому же воткнул плюмаж в Ваше ротовое отверстие, то, на худой конец, Вы могли бы походить на нечто романтичное. Вы меня понимаете? Тогда мне было бы легче найти объяснение случившемуся и, следовательно, снести сознание того, что я рогоносец. Но так? Боже, какой гениальной фантазией обладают женщины, если они способны приукрасить и расцветить всевозможными воображаемыми достоинствами нечто столь плоское и бесцветное как Вы. И как своевольно их воображение, если им требуется лишь пустое пространство, любая простая доска, чтобы формировать на ней свои фантастические творения. Остается лишь удивляться, почему поэтов больше, чем поэтесс. А теперь, когда Вы уже смогли убедиться, что ни одна мелочь не ускользнула от моего внимания, Вам не остается ничего другого, как содрогнуться перед дальнейшим чтением настоящего письма.

Ведь дело не только в том, что Вы соблазнили мою жену! Тогда мы остались бы в сфере понятий столь сложных, имели бы дело с ситуацией до того деликатной, хрупкой, таинственной и — в определенном смысле — метафизической, что обвинение четкое, сокрушительное, основанное на категориях права не было бы возможно. (Неужели Вы сами подумывали тогда о плюмаже? Не верю. Это превосходит Ваши возможности.) И каков бы ни был мой личный опыт, контур событий остался бы нечетким. Однако совершенно иначе, намного проще, можно было представить суду кражу некоторой суммы денег (точной цифры не называю, хоть и мог бы это сделать, не опасаясь обвинений в мелочности, поскольку уже сам размер той суммы освободил бы меня от подобного упрека), которую Вы совершили под крышей моего дома. Правда, возникло, к сожалению, некоторое обстоятельство, которое классифицирует Ваш поступок настолько более возвышенно, что позволяет не называть его кражей. А именно: вы совершили присвоение денег, лишь предварительно побив меня, так что можно утверждать, что был то скорее грабеж, а не кража. И если я, несмотря ни на что, не решаюсь признать за Вашим деянием благородный статус грабежа, то лишь потому, что нападение Вы совершили врасплох, лишая меня тем самым возможности обороняться. Скорее это было вымогательство.