Олег Голиков - Рассказы

Среди теней, бродящих по улицам этого вымышленного Города выделяется одна, жизнь которой была отдана за строящийся Петербург в далёком сибирском городке. Фанатичный Петр отдал приказ — пока строят город на чухонских болотах, ни одно строение из камня на Руси не поднимать. Но староста местечка Ковязино на свой страх и риск всё-таки возвёл каменную церквушку, за что был бит розгами и сослан в каторгу, где вскоре отдал богу душу. Вернее не богу, а Санкт Петербургу — Городу, который, словно Перун постоянно жаждет новых жертв.

Мертвецы — вот подлинная недвижимость Санкт Петербурга, его проклятие и благословение во веки веков. Возможно, те каторжные и свободные русичи и иноземцы, в изобилии полегшие на здешних болотах по приказу Петра, а позже — кровавые жертвы революции и страшной блокады сегодня желают видеть в Питере некий бессмертный памятник своим бесконечным страданиям, воплощённых в памятниках и дворцах, прямых прошпектах и линиях этого призрачного города. Культурное наследие.…Думается, что именно как собственное наследие желают рассматривать этот непокорный город и его величественное культурное потомство неуспокоённые души миллионов жертв репрессий различного рода. И поэтому бежит по пустынным улицам, обезображенным наводнением, безумный Евгений от ярости Медного Всадника, бредёт обречённо Раскольников с топором в специально пришитой петельке, а где-то в Михайловском Замке хрипит император Павел, тщетно пытаясь скинуть с шеи шёлковый шарф своих убийц…

А вослед всем бывшим и будущим, истинным и придуманным героям и жертвам пристально смотрит из-под низких бровей-туч сумрачный и величественный Санкт Петербург в его непостижимой и суровой красе, достойной искреннего поклонения и невольного, мистического страха…

… Это действительно сумасшедший Город с разношёрстной архитектурой, неторопливым ритмом жизни и прелюбопытнейшими жителями, посему путешествие по здешним улицам и площадям весьма чревато фантасмагоричным смешением персонажей, стилей и эпох, граничащим с полным безумием. Но, несмотря на подобное многообразие, неистребимый привкус упадка и тления уже незримо присутствует в этих призрачных причудливых нагромождениях, создаваемых фантазией тех, кто случайно или намеренно заглянул сюда потому, что «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».

Вот уже более двадцати лет уездный Город N обычно полон праздными и, как правило, подвыпившими гуляками, которые с удовольствием глазеют на строгие башни местных готических замков, пасхальные купола церквей и мрачноватые анфилады причудливо раскрашенных соборов и пагод. И, конечно же, временные гости не обходят вниманием замечательные в своей совковой убогости стены и тротуары, на которых нет-нет, да мелькнёт традиционное для этих чудных мест воззвание — «Цой жив!», написанное второпях кабачковой икрой советского образца.

Забредшие в эти Бобом благословенные места поклонники готики, коих можно в изобилии встретить среди нынешней ищущей молодёжи, по прибытии в Город обычно сразу устремляются осматривать замок Леди Макбет, знаменитый своими согбенными атлантами, исполненными в виде убиенных сыновей Макдуфа. Но надо признаться, многих любителей Шекспира здесь ждёт неожиданное разочарование, а именно встреча с самой старушкой Макбет, изрядно поистаскавшейся по здешним пивнушкам. Это синюшное полубезумное создание, подрезавшее в своё время педиатра Фрейда, может воодушевить только Венечку Ерофеева, который преотлично устроился прямо в крепостном рву замка и который год пишет десятую по счёту версию поэмы «Москва — Петушки». В этом варианте нестареющего шедевра самый знаменитый выпивоха советской эпохи предстаёт перед читателем в виде Менделеева, который никак не может перенести периодическую таблицу из своего сна на бумагу. Что и становится, в конечном итоге, довольно предсказуемой причиной беспробудного пьянства главного героя с соответствующими запоями, графиками и рецептами коктейлей, создаваемых с научным уклоном в органическую химию.

Стоящий неподалёку от замка Макбет необычный готический собор своими очертаниями напоминает не совсем удачного гибрида парижского Нотр Дама и костёла Святого Витта, что вознёсся в реальном мире над тихой Влтавой. Этот странный изыск местной архитектуры объясняется достаточно просто — в «парижском» крыле в виде прямоугольной башни с попеременной удачей лихорадочно творит мюзиклы неугомонный Квазимодо. А в «пражском», с заострённым кверху стремительным шпилем, властвует глиняный Голем — содержатель городского гончарного цеха, основная продукция которого — миниатюрные фигурки того же самого Голема, рассчитанные на кошелёк полупьяных туристов. В целом это достойное здание сохранило все признаки готического стиля — вертикальная устремлённость линий к несуществующему небу (которое здесь с каждым днём становится всё ближе), удачно дополняется роскошными вычурными витражами, причудливо расписанными старым добрым портвейном «777» и знаменитыми болгарскими «чернилами».