Маша Трауб: Всегда кто-то платит

– Я его таким не знала, – призналась она, когда я подошла, – даже не видела этой фотографии. Будто другой человек. Ксения, а мы точно не ошиблись адресом кладбища? Никак не могу избавиться от мысли, что мы должны быть в другом месте. Разве это Толяша? Он ведь никогда не носил усов. А покойников в морге не путают, как младенцев в роддоме?

– А тебе не все ли равно?

Мама положила свои несчастные гвоздики на свежий холмик. Бывшая жена Анатолия Петровича деликатно подошла последней и возложила свои розы.

Нам удалось уехать, хотя Аня подошла и спросила, поедем ли мы на поминки.

– Сколько? – спросила я.

– Что – сколько?

– Сколько ты с меня возьмешь?

– Ну, еще ведь девять дней, потом сорок, так что считай сама.

– Мам, ты хочешь поехать на поминки? – спросила я маму.

– Я должна с ней сидеть за одним столом? Мне кажется, это дурной тон, ты не находишь?

– Если тебя только это беспокоит, то мы едем домой.

Я подошла к Ане и сказала, что больше не дам ни копейки – ни на девять, ни на сорок дней.

– Сука, – сказала мне Аня, – тебе это аукнется.

Мы приехали домой. Я немного посидела с мамой, но она была спокойна. Вела себя как обычно. Когда я уходила – она пила чай и щелкала пультом от телевизора.

Я уехала, хотя хотела остаться. Хотела побыть с ней, сказать, что никогда в жизни не похороню ее в канаве. Никогда она не будет лежать в глине под крестом, пусть даже с собственной оградкой. Но не сказала.

Аня все замечательно организовала. Отпевание прошло хорошо. Правда, я не выдержала. Это так долго, хотя и красиво. Все-таки есть удивительная красота в обрядах. Какое счастье – иметь такую заботливую дочь. Ксения все время была на взводе. Она даже не пыталась скрыть эмоций. Ей все не нравилось. Она так и осталась ребенком. Так и не выросла. Не научилась понимать и прощать. Я же видела, что все происходит так, как ей не по душе. Она и маленькая такая была. Помню, как я доставала билеты на елку. Заплатила сумасшедшие деньги. А ей не понравилось. Она выросла удивительно бесчувственной, точнее, с одним, ярко выраженным чувством недовольства. Ей все не нравилось. В церкви она стояла с таким лицом, что я вышла, зная, что она пойдет за мной. Нельзя же настолько не управлять собственными эмоциями. Она даже не понимала, каких трудов Ане стоило все организовать. Ксения совершенно не осознавала, сколько денег это стоит. Мне Эльвира говорила – рожать и умирать очень дорого. А Аня заплатила еще и за семейное захоронение. Она мне сказала, что так будет правильно. И меня это тронуло до глубины души. Даже в тот момент она подумала обо мне. Вот я умру – и что случится? Ксения наверняка меня забудет в морге. Оставит там. Ее мало волновали принятые в обществе правила, традиции. Даже собственный день рождения никогда не отмечала. Если я звала гостей – друзей с детьми, Ксения уходила в комнату и не выходила.

Она всегда была недовольным ребенком. Не помню, чтобы ей что-то понравилось. Я покупала ей нарядное платье, например, и другая девочка была бы в восторге, а Ксения кривилась. Банты она терпеть не могла и требовала обычные резинки – черные, из аптеки. Я ее и уговаривала, и убеждала, но она не давала заплести себе косы и уже тем более завязать бантики.

Даже не знаю, как пережила этот день. Ксения сильно нервничала, я это чувствовала. Конечно, совсем уж откровенно виду она не подавала, но я, как-никак – ее мать. Наверное, это моя вина, что дочь выросла такой нетерпимой. Она никогда не проявляла интереса к религии. И, конечно, вряд ли когда-нибудь бывала в церкви. Церковь, кстати, мне понравилась – ее ведь строили специально, на средства верующих. И батюшка хороший, молодой. Очень внимательный. Голос у него был красивый. Мне хотелось послушать, но Ксения сделала такое лицо, что я предпочла вывести ее на улицу. Боялась, что она может что-то сказать неуместное, задать странный вопрос. Я хотела только одного – чтобы Аня спокойно могла проститься с отцом.

Когда выяснилось, что та женщина – бывшая жена Толяши, я даже обрадовалась. Хорошо, что человека, кем бы он ни был, как бы он ни жил, в последний путь провожают близкие люди. Конечно, мне хотелось с ней поговорить, но Ксения тянула меня за руку. Она не понимала самых обычных, простых вещей – что нам уже нечего делить, что наш долг – проводить дорогого нам человека в последний путь. Ксения все время смотрела под ноги, когда шла – но накануне шел дождь, так что вполне естественно, что дороги были грязными. А чего Ксения ждала? Ковровой дорожки? Это ведь кладбище, в конце концов.