Маша Трауб - Всегда кто-то платит

– Светлана красивая. У нее волосы красивые. У дочки – ее волосы. И глаза, – рассказывал мне Толя, – дурак я был, обижал ее. А она терпела. Домой мне надо. Помогите одеться. Я домой хочу. Я заплачу. Надо только у медсестры мою одежду забрать. Я сам не могу – она меня в лицо знает. Я вам заплачу, вы не думайте. Только одежду мне принесите. Они даже тапочки забрали, чтобы я не ушел. Куртка еще была. Но они ее уже продали. За бутылку водки и продали. Еду у меня забирают. Дочь приносит, а они забирают. Не дают есть.

– Нет, все хорошо. Я возьму одежду и отвезу вас домой, – сказала я.

– Спасибо. А колокола очень красиво звонят. Слушайте.

Я гладила его по голове, успокаивала. Поправила одеяло, подушку – она лежала на голове. Я еще подумала, что подушка неудобная. Или ему неудобно лежать, а надо повыше или пониже. Наверное, он пытался ее поправить и не смог. Ведь так и задохнуться недолго.

Вот тогда, после своего первого посещения, я решила, что провожу Толю достойно. Как смогу. Ведь, можно сказать, он попросил у меня прощения. Признал, что я была ему хорошей женой. Домой просился. Я знала, что он в наш дом просится. Ко мне. И про дочку тоже вспомнил.

Толя очень похудел. Он всегда был крепкий, слегка полноватый даже. И тут – кожа да кости. Я его давно не видела, и было страшно – как болезнь меняет человека. До неузнаваемости. Я не узнавала своего Толю. Почему Аня говорила, что он неадекватный? Мне он показался таким беззащитным и даже нежным. Как маленький ребенок, ей-богу. В нем какая-то светлость появилась. Аня говорила, что взгляд у отца стеклянный, безумный. А мне показалось, что у Толи впервые за все годы появился осмысленный взгляд, в котором были и любовь, и страдание, и благодарность. Он никогда не был нежным, а сейчас… он так держал меня за руку. Как никогда не делал. И я бы никогда не подумала, что он любит дочь, что замечает, как она похожа на меня. Если бы не болезнь. Если бы не болезнь. Толя был таким мягким, даже чувственным. Спокойным. И добрым. Да, в нем появилась доброта. Если бы он раньше был таким. Неужели ему нужно было заболеть, начать умирать, чтобы я увидела в нем то, чего никогда не видела раньше. Если бы он хотя бы раз сказал мне, что ему очень жаль, что он просит прощения за то, что причинил мне столько боли. Если бы хоть раз сказал, что я хорошая, красивая. Но ведь ничего этого не говорил. Только сейчас, принимая меня уже за чужую женщину, рассказывая мне же обо мне.

Я его простила еще в больнице. За все. И поэтому приходила, кормила, сидела рядом, держала за руку. Мы вместе слушали колокольный перезвон, который звучал только в Толиной голове. Но он радовался, что я его тоже слышу.

– Никто не слышит. Только вы…

Я принесла крестик, самый обычный, на веревке и повесила ему на шею.

– Что это? Зачем?

– Это крестик.

– Они не разрешат, не надо. Снимут, пока я сплю, и продадут.

– Не снимут, обещаю.

Странно, но крестик никто не заметил – ни Аня, ни Елена.

Я даже думала позвать батюшку.

– Это еще зачем? – удивилась Аня.

– Он все время про церковь говорит.

– Никогда он не ходил в церковь, никогда не постился, чего вдруг сейчас? И как я это Елене объясню?

– Хорошо, тогда давай его хотя бы похороним как положено. С отпеванием.

– Ладно, надеюсь, это не очень дорого стоит.

Квартира Елены не произвела на меня впечатления. Я ждала чего-то… нет, даже не шикарного, а удивительного, что ли. Оказалась обычная квартира. Маленькая. На верхней полке я заметила книжки, наверняка дочкины. Но больше никаких ее вещей. Неужели Елена все выбросила? Или Толя ее заставил? Нет, он не мог. Ему было наплевать на то, что стоит на полке. Значит, она его настолько любила, что освободила полки под его вещи и уместила вещи дочки на одну полку? Теперь мне стало жаль Ксению. Я ее никогда не видела. Только знала от Ани, что она дает деньги на лекарства и больницы. Я даже хотела поговорить с дочерью, что не надо уж совсем наглеть – пусть берет, но не зарывается. А потом передумала. Пусть Аня берет. Она же не на себя тратит. Ну, оставляет себе немного – на детей. Но ведь отцу все привозит, приезжает. Почему тогда не считать это ее зарплатой?

Тогда, в квартире Елены, я видела Толю живым в последний раз. Как чувствовала. Я пробыла там совсем недолго. Он меня не узнал. Свет в его глазах исчез. Он больше не слышал колоколов. Не разговаривал. Лежал и смотрел в потолок. Он больше не пытался взять мою руку. Я думала, что для меня он умер раньше. Когда ушел к Елене и попросил о разводе. Но по-настоящему он умер для меня в тот день. Я видела, что это конец.