Маша Трауб - Всегда кто-то платит

Я совершенно вымоталась. Пока он спал, я готовила ему еду. Я стала полностью зависеть от Анны и Коли – выйти в магазин или в аптеку, оставив Анатолия одного в квартире, я не могла. Спасибо Коле, который закупил впрок гречки и прочей крупы, привез картошку, лук, муку. Вдруг проявившаяся активность Анатолия меня пугала. Он перестал спать. Лежал в кровати и улыбался собственным мыслям, сам с собой разговаривал. Или общался с невидимыми собеседниками. И это пугало больше всего. Представьте человека, который лежит, говорит что-то в потолок, ждет ответа, поддерживает диалог, смеется, размахивает руками. Он не понимал, где находится. Не знал, кто я. Я радовалась мелочам – что он не снимает памперс, хотя пару раз, на улице пытался его содрать, когда хотел в туалет. Но дома лежал спокойно, правда, без сна. И я не знала, когда он снова решит встать. Уснуть я боялась панически. Анатолия я поила успокоительными, которые на него не действовали. Сама пила кофе круглосуточно. Но кофе меня уже не бодрил. Я спала на ходу. И, наверное, отключилась на какое-то время. Провалилась. И не слышала, как он встал, прошел на кухню и сорвал карниз вместе с занавесками. Я нашла его на полу. Он лежал тихо, под занавеской. На голове была рана. Я промыла, помазала зеленкой. Но переложить в кровать я его не могла. Я его умоляла помочь мне, привстать, перелечь, но Анатолий не понимал, что я от него хочу. Пришлось звонить Ане. Коля смог приехать только на следующее утро. Почти сутки мы прожили на полу. Я кое-как убрала с мужа карниз и занавески. Пыталась его накормить, но он даже головы не мог поднять.

Когда приехал Коля, Анатолий его узнал. И даже сам приподнялся. Обрадовался встрече. И самостоятельно дошел до ванной. Мне кажется, Коля мне не поверил тогда. Хотя я говорила, что мы уже сутки живем на полу. Я не знала, что будет дальше. Не знала, когда сорвусь. Но то, что сорвусь, чувствовала остро. Мне станет все равно – упал Анатолий или нет, вышел он из квартиры или нет. Я не пойду следом, не смогу пойти. Квартира превратилась в смесь лазарета, тюрьмы и общежития. Все ножи, вилки, ножницы я убрала подальше. Ручки шкафов перевязала бинтом, чтобы Анатолий не мог их открыть. Карниз я так и не повесила, так что окно оставалось «голым». Но Анатолию уже не мешал свет. Лампы, книжки, вазы, рамки с фотографиями я вынесла из его комнаты и перенесла в свою. В его комнате осталась тумбочка, заваленная лекарствами. Рядом лежали памперсы, пеленки. Я не понимала, как моя квартира за такой короткий срок могла превратиться в свалку, в больничную кладовку. На стене зияли следы от сорванного карниза. Стена рядом с кроватью была испачкана – Анатолий нашел ручку и рисовал какие-то письмена на обоях. Номера телефонов, имена людей. В квартире стоял нестерпимый запах больного человека, смешанный с запахом еды и испражнений. Анатолий мог выбить из моих рук тарелку с супом. Я стирала белье, но, видимо, плохо оттерла матрас – в комнате оставался кислый, мерзкий запах грязных тряпок. Убрать я не могла. Нужно было все вынести и заново сделать ремонт. Содрать старые обои, выбросить шкаф. Я мечтала о сиделке. Мечтала о том, что смогу выйти из квартиры хотя бы на пару часов. Мне нужна была передышка.

У нас с Аней случился конфликт. Когда Анатолий еще был в больнице, врач прописал таблетки. Эти таблетки снимали отек и позволяли Анатолию ходить, двигаться, разговаривать. Когда таблетки закончились, ему стало хуже – он лежал целыми днями, не вставал. Таблетки стоили очень дорого, их сложно было достать. И Аня все силы бросила на их поиск.

– Не надо этих таблеток. Я не могу, – попросила я ее, – пусть лучше лежит. Мне так спокойнее.

– Не спокойнее, а проще. Пусть лучше ходит, двигается. Без таблеток он быстрее умрет.

– С таблетками он сам себя не контролирует. Он уже сорвал карниз, гуляет по ночам. Я так больше не могу.

Аня промолчала. Она считала, что я хочу, чтобы мой муж, ее отец, побыстрее умер. А я считала, что, если будет еще один курс препаратов, я сама выйду в окно. Мы так и не смогли договориться. Аня привезла эти таблетки. А я их не давала Анатолию. Мы обе делали вид, что того разговора не было.

В очередной приезд Ани Анатолий начал ей на меня жаловаться.

– Не могу здесь жить, – сказал Анатолий дочери. Видимо, он ее узнал, хотя я в этом сомневаюсь. За кого он ее принял в тот день? За сестру? За мать? Возможно, он считал, что живет на съемной квартире, как жил в начале своего первого брака. А меня считал хозяйкой этой квартиры. – Разве ты не чувствуешь запах? Надо уехать отсюда. Она завела кошек и все время пахнет кошачьей мочой.