Грим - Приключения в приличном обществе

Он с легкостью вскочил на стол и отбарабанил чечеточку. Я нырнул под кровать. Он еще потанцевал на столе, потом спрыгнул. Долго танцевать в одиночестве и в отсутствие зрителей даже самому заядлому танцору скоро наскучит.

Он заглянул под кровать.

- Ну же, детка... Вылезай оттуда сюда. Сопротивление мне бесполезно.

Чем несговорчивей невеста, тем верней для нее венец.

Ева, пыхтя, вылезла с другой стороны.

Мой жених выпрямился и мгновенье смотрел на пустую постель. Ощущенья откладывались. Он нахмурился. Он немного ушибся о ребра кровати, попытавшись достать меня в прыжке.

- Это не смертельно, - сказал я, глядя, как он кривится, почесывая коленную чашечку, олух мой, Олоферн. Не хватало еще забеременеть от такого.

- И не смешно, - сказал он.

Он уже не кружил, не вальсировал, а в своем стремлении к цели был приапически прям. Я уходил от него легко. Хладнокровно, хоть и запыхавшись. Мы еще вокруг кресел немного побегали, попрыгали через кровать.

Он приостановился и перевел дух. Прическа его растрепалась. Капли пота выступили на лбу. Первые признаки раздражения появились на его лице. Он взглянул на дверь, не призвать ли на помощь, но вместо этого скинул галстук и пиджак. Меня беспокоил воротничок его рубашки: не слишком ли жестко он накрахмален, не смягчит ли удар? Мы опять принялись кружить вокруг стола, в пылу игры он был с места сдвинут и стоял теперь слишком близко к подоконнику. Разделяли нас метра полтора, не более, но ему никак не удавалось меня ухватить, хотя дважды он бросался грудью на стол, вытянув руку. Это ожесточающее обстоятельство стало его сердить. Будь его воля, сжевал бы меня живьем.

Он зарычал, как человек, которого оскорбили действием, и двинул на меня стол, пытаясь прижать меня им к батарее отопления, но я вспрыгнул на подоконник и распахнул окно.

На газоне - пятно света, падавшего из окна. Второй этаж. Цепляясь за подоконник, я свесился вниз и нащупал ногой выступ карниза, нависшего над окном первого. Выступ был очень узок, едва помещалась на нем узенькая Евина ступня, поэтому приходилось придерживаться за подоконник. Высунувшись в окно, он мог бы ухватить меня за руку.

Он и высунулся.

Я схватился за кольцо, которым заканчивался трос, и бросился вниз, повиснув в полутора метрах над землей.

Вверху клацнуло жалюзи, словно акула зубами щелкнула. Пятно света на газоне исчезло. Теперь можно стрелять без вреда для мебели.

Преимущество декапитации в том, что этот вид казни не производит шума. Его голова, возможно, и пыталась кричать, но только хрип похожий на воронье карканье, вырвался из открытого рта.

Я отпустил трос и упал на отмостки, откатившись в сторону, чтобы не быть ушибленным головой. Отделенная от тела, она казалась громадной. Крови почти не было: вся она, вместе с телом, осталась за стальным листом.

Голова со стуком ударилась о бетон, набив себе шишек. Ноздри еще всхрапывали от вожделения, но взгляд уже понял, что совращение не состоится. Совращения сокращают жизнь.

Тычась носом в траву газона, она откатилась от стены метра на два и остановилась, обратив к небу выразительное лицо.

Я и не рассчитывал на то, что уйду незамеченным. Но охрана открыла стрельбу, когда я был уже по ту сторону заповедной зоны. Стреляли беспорядочно и невпопад, то есть мимо.

Машина. Ключей в замке зажигания не было. Но пистолет присутствовал. Я дважды выстрелил по воротам, за которыми суетились Леопольдовы псы. Они вряд ли это заметили, но третья пуля, трассирующая, их в полное замешательство привела. Им бы броситься, не теряя секунды, за мной, но они замерли, очарованные фейерверком, что дало мне минуту форы. А пока они выгнали автомобиль, я уже далеко в поле от дороги ушел.

Я видел, как их автомобиль бороздил дорогу, разворачивался, шарил по полю фарами, но их свет уже не достигал меня. Стреляли куда-то параллельно полю - одиночными и очередями. Чем бы молодцам позабавиться, если б монахи порох не изобрели?

Слева были огни города. Где-то километрах в двух от меня должна была быть железнодорожная колея. Туда и я двинулся, и через полчаса был уже возле насыпи. Я даже устать не успел.

Не пойманный в потемках, я присел на холодный рельс. Отчаянье вдруг охватило меня. От отчаянья мне хотелось кричать, но я задушил этот крик души: вопли во поле далеко слышны. Я успокаивал себя тем, что Леопольд заслужил свою участь. Но ни заслуги, ни вины моей в том нет. Я лишь исполнил пророчество. Вероятно, уже его, безголового, обнаружили и скорбят. Хотя вряд ли более искренно, чем скорбел о нем я.