Автор неизвестен - Азюль

Глупым мыслям поддаваться долго нельзя, я взял Хэмигнуэя.

Заснул я, видя радужный сон: в сиянии лучей стоял большой зеленый и определенно немецкий паспорт с моей фамилией.

Следующую пару дней мы поднимались в семь утра и совершенно сонные таскались в Швальбах проходить всякие формальности. Сначала терзали нас медосмотром. Флюрография, кровь — вся процедура для приезжающих заняла битый час, а потом мы семь часов толкались во все том же битком набитом холле. Озверевший от семичасового ожидания неизвестно чего, я остановил в коридоре немца, который тут много чем распоряжался, и стал злобно на чистом английском языке говорить о том, что все эти процедуры можно было сделать за один раз. И работникам и нам было бы легче. «Легче», согласился служащий, но добавил, что есть инструкция, и ее в Германии не обходят, здесь, мол, не Россия… В этом он прав. Здесь не Россия, хотя дураков явно не меньше. Еще мне указали, что без паспорта я тут вообще никаких мнений иметь не могу, впрочем это обстоятельство до меня уже дошло.

Второй день врезался в память сильнее. Нас повезли уже не в Швальбах, а в другой маленький городок, где по общему мнению и происходит пресловутое интервью.

В комнате за столом сидела полная тусклая блондинка, перед которой стояла пишущая машинка. Там же на столе лежало наше дело. В комнату вошел мужчина и представился переводчиком. Русский у него оказался достаточно корявый. После первых фраз выяснилось, что интервью никакого не будет, что сегодня моя судьба никого еще не волнует, а проблема всего лишь в наших паспортах, которые мы сдали.

— Вы граждане какого государства? — обвинительно уставился на меня переводчик, исковеркав и «граждан» и «государство».

— Советского Союза, к моему глубокому сожалению, — ответил я, потупив взгляд в направлении стола.

— Но Советского Союза нет. Какого нового гоударства вы граждане?

— Никакого, также к сожалению, — опечаленно сообщил я, ибо это была часть моей версии.

Он открыл паспорта и что-то там рассматривал. Человеку, обладающему малейшим чувством сообразитлеьноси, не составит труда мое гражданство определить. Там в паспорте на четырнадцатой странице стоит прописка, где черным по белому написано: Москва. А дальше, включив мозговой компьютер и подождав немного, пока он нагреется, можно методом сложных логических экстраполяций определить, что Москва — это стлоица России, а раз я там живу, то и гражданство мое… Правда просто? Для кого-то может и просто, но не для каждого служащего ежедневно и честно выполняющего свой сизифов труд.

— Твоя жена — еврейка, — пояснил он мне, чтобы и я знал тоже. Родилась в Москве, значит и гражданство у нее российское.

— Пусть будет российское, — примирительно согласился я. — Но вам я сделал заявление, что его у нас нет.

Он опять взял в руки мой паспорт.

— Тут написано, что ты — украинец! — сообщил он с таким видом, будто хочет меня поразить: вот, мол, поймал!

— Да, — невозмутимо согласился я.

— Значит и гражданство у тебя украинское! — победно-торжественно заявил мужик.

— Ну, уважаемый, какое украинское? Я эту Украину больше семи лет не видел, а тогда у нас гражданство одно было — серпом по молоту.

— Нет, нет! — решительно запротестовал он. — Если написано, что национальность — украинец, то и гражданство украинское.

— Вы хотите сказать, — во мне росла злоба, — что будь у меня написано «узбек», я был бы в ваших глазах гражданином Узбекистана, хоть и никогда его не видел, так что ли по-вашему?

— Конечно, — невозмутимо ответил он.

— Тогда я не понимаю, почему моей жене, у которой написано в паспорте «еврейка», вы дали русское гражданство? — я вызывающее посмотрелна него, а потом примирительней добавил. — Давайте мы сойдемся на компромиссе. Вы дадите нам немецкое гражданство да и все. Тут никаких разногласий с моей стороны не предвидится.

Не получив ответа на свой вопрос, я понял, что аудиенция закончена и взяв Катю за руку, вышел.

Ничего не имею против Украины и ее гражаднства, иметь его можно было бы. Но волновал вопрос принципа, а тут, как известно, если уж пошли на принцип, то берегись…

У меня сперло дыхание, я чувствовал, что разнервичался. Это — плохой признак. Последние два месяца окончательно доканали. В конце концов, уже в третий или четвертый раз здесь, в Германии, психовал по пустякам. Пришлось искать способ расслабиться или просто выместить на ком-нибудь злобу. Катя сидела на стуле, я молча стоял рядом и смотрел в окно. В этот момент сзади послышался голос, обращающийся на русском: