Юрий Азаров - Новый свет

— Пу-у-у-сти-и-и! — заорал что есть мочи интернатовец голосом, совсем не похожим на голос Почечкина.

Пришедший в ярость Трусов не отпускал предполагаемого Почечкина, пока владелец ноги, Женя Кравцов, не двинул Трусова по уху. Трусов отпустил ногу, но тотчас же его осенила гениальная догадка — исправить ошибку: ему показалось, что другая нога, которая была совсем рядом теперь, уж точно принадлежит Почечкину. И он впился зубами в эту ногу. Подвергнутый пытке, Степан Жуйков не только вскричал, в нем родилась такая бешеная сила, что он забарахтался так решительно и так наступательно, что «мала-куча» теперь не просто перевернулась и покатилась, она завертелась, как ошалелая, и вид у этой «мала-кучи» был совершенно непонятный — клубок тел вертелся волчком, а руки и ноги дубасили почем зря по первым попавшимся туловищам.

Конечно же в эти минуты Эльба должна была находиться рядом со своим другом, и она наверняка бы находилась рядом с товарищем, если бы не ее давняя слабость — кокетство. Когда ей оказывали внимание, она теряла голову. Именно в момент нападения на Колю она разговорилась с Вестой в присутствии вновь прибывшего Шарика — сторожевого пса, добытого где-то Каменюкой.

— Нет-нет, здесь жизни не будет! — рассуждала Веста. — Отсюда надо бежать. Это всегда трудно, но надо. Мои хозяева уже это давно решили.

— А мы тут народились, тут и помирать будем, — сказала Эльба, поглядывая на Шарика.

— Шарову предлагают место новое, — продолжала Веста. — Тут скоро такое начнется, что и ног не унесешь.

— Да, обозлился народ, — поддержала Эльба. — Разорвать готовы на части друг друга. Слышите, знову десь драка! — Эльба прислушалась. До ее чутких поздрей донесся запах двух прокушенных конечностей, и она ринулась к месту происшествия.

Эльба застала неприятную картину. Касьян с колом в руках гонялся за Кривоносом, а у самого берега реки катился ком из человеческих тел, от которого вдруг отделился Коля Почечкин и спокойно пошел в сторону леса. Эльба не решилась подбежать и лизнуть друга: она чувствовала свою вину. Будь она рядом, может быть, и не плакал бы ее друг горькими слезами. А Коля плакал, потому что неожиданно. для него случилось непоправимое: он стал предателем. Настоящим предателем. Коля не чувствовал боли физической, и не было у него радости от того, что так ловко он расправился с семеркой ребят. У Коли болела душа.

— Почему же так несправедливо все? — рассуждал вслух Коля Почечкин. — Я всем хотел добра, а теперь все против меня. Даже Славка назвал меня изменником.

И Коля Почечкин вспомнил, как он совсем растерялся, когда при всех ребятах Школьников схватил его за грудки и спросил сквозь зубы:

— Неужели ты на всех настучал?!

Коля молчал, а Никольников тряс его, и ребята впились в него злыми глазами.

— Говори, признавайся! — кричали дети.

— Ты все инспектору рассказал? — тряс из него ответ Витька.

— Я, — ответил Коля, и две огромные слезы прокатились по его веснушчатому лицу.

— Заложил всех! Всех! Ты понимаешь, что ты сделал? Какое ты имел право? — безжалостно повторял Никольников.

А Коля смотрел на товарищей невинными глазами и не знал, как ему объяснить, что он никак не хотел предавать, что так все само получилось.

Он и теперь помнил, как оказался на пороге комнаты, куда ему велено было прийти по просьбе инспектора Марафоновой. Он топтался у ее порога. Дверь открыла крупная женщина, которую он видел всего лишь один раз полтора месяца назад: она приехала в школу инспектировать и восхищалась успехами Коли Почечкина, и угощала его необычными городскими конфетами, и тискала его в своих огромных теплых руках.

— Нет, вы только посмотрите, кто к нам пришел?! — восторженно сказала Марафонова.

— Это я, Коля, — удивился чистосердечно Почечкин.

— Нет, ну кто это такой взрослый пришел к нам в гости? Альберт Колгуевич, — обратилась она к инспектору, — вы не знаете, кто это к нам пришел?

— Это же я, Коля Почечкин. Мы же с вами знакомы.

— Ах, как прекрасно, Коля, что это ты! Какая встреча! Проходи, Коля. Садись. Угощайся. Вот буженина, рыба. Чай будем пить.

Коля сразу потерял голову, как только оказался в обществе двух взрослых людей. Он всегда терял голову, когда его захваливали. А тут все было приятно. Он был в центре внимания: отвечал на любые вопросы, ощущал себя взрослым, умным взрослым. Где-то в самой глубине души он чувствовал, что выкладывает совсем лишнее, что надо бы и попридержать язычок. А этот крохотный его язычок сам вертелся во рту, сам выбалтывал, не слушался хозяина. Он, наверное, так вел себя потому, что ему было очень вкусно во рту — и от рыбы, от мяса, и оттого, что все было так душисто, оттого, что так прекрасно пахло от Марафоновой: такого запаха не было на территории школы, и так ласково смотрел Белль-Ланкастерский, и так хорошо он, Коля, говорил.