Юрий Азаров - Новый свет

— А почему в вашей бригаде девочки? — спросила Марафонова. — На этот вопрос ты никак не сможешь ответить?

— Смогу. Почему же? Во-первых, Маша и Лена дружат со Славкой и Витькой, а во-вторых, они у нас выполняют такую работу, с какой нам, мальчикам, справиться очень трудно. У девочек руки обладают такой высокой чувствительностью, какой никогда не достигнуть мужчинам…

— И кто это вам сказал?

— А мы на приборах сами установили.

— Замечательные девочки. Я их видела вчера в балетной студии. Знаете, Альберт Колгуевич, я была поражена тем, что от девочек, когда они выполняли упражнения, шел какой-то странный свет. Мне, конечно, это померещилось, но это было необыкновенно.

— А вам совсем не померещилось, — перебил Коля инспектрису. — У этих девочек нежно-голубая многослойная аура. Они уже овладели некоторыми законами собственного свечения.

— Что-что? — рассмеялась Марафонова. — Господи, куда ни пойдешь нынче, всюду одни и те же разговоры о каких-то мистических феноменальных явлениях!

— Ничуть это не мистика, — сказал Коля. — У доброты, грации, красоты, изящества есть свои собственные цветовые и звуковые формы самовыражения. Надо только научиться слышать, видеть и различать эти формы.

— И ты чувствуешь цвет доброты?

— Конечно, — ответил Коля. — Раньше мы допускали одну и ту же ошибку, считая, что доброта может быть только нежно-розового или нежно-голубого цвета. Нет, и черный, и алый, и густой краплаковый, и кобальтовый цвет могут выразить доброту. Все зависит от того, в каком сочетании будут представлены эти тона, в какой насыщенности, каким мазком положены и какая энергия вложена человеком в цветовую гамму.

— Да-а-а, — протянула Марафонова, вопросительно поглядывая на своего коллегу. — Далеко вы заехали.

— Коля, — спросил вдруг Белль-Ланкастерский. — А что у вас за бои идут на уроках?

— О, это здорово! — сказал Коля. — Я, например, по русскому ассистирую по теме «Глагол», а Гена Жуков по теме «Прилагательное». Моя группа для его группы составляет карточки. Разрешается смотреть карточки всем. Моя группа в день составляет двенадцать карточек, в каждой два теоретических вопроса и одно сложное предложение. И они составляют двенадцать карточек. Потом начинается бой. Мы тянем их карточки, а они — наши. И любой ученик должен ответить на оба вопроса…

— И оценки ставят ученики?

— Фактически мы учимся без оценок, — сказал Коля. — Оценка — дело прошлое. Но в ассистентской игре оценки допустимы, и каждый получает до двадцати оценок за урок.

— Любопытно! — сказал Белль-Ланкастерский. — И что же, вы во время урока на шпагах деретесь?

— Это разминки! Мы доказали, что физическое развитие тогда получается хорошее, когда оно доставляет удовольствие и когда соединяется с какой-нибудь творческой умственной работой.

— Какой уровень обобщений! — восхищался Белль-Ланкастерский, обращаясь к Марафоновой.

— Овзросленностью пахнет, — рассмеялась инспектриса, и Коле показалось, что ее желтые зубы излучают убийственный свет.

— Коля, а у тебя остается время на детские игры, шалости? — ласково спросил Белль-Ланкастерский.

— А у нас все соединено с игрой. Всюду развивающая, творческая игра.

— Оборотничество, — рассмеялась Марафонова, и Коля почуял в ее голосе что-то неладное. — Все наоборот.

— У нас и на эту тему есть творческие задачи, например, мы сочиняем сказки, где все наоборот.

— Как это?

— Ну, например, не волк, а Красная Шапочка обижает волка, потом нам не нравится сказочный Иван-дурачок.

— Скажите, как интересно! — воскликнула Марафонова. — А не жалко вам Золушку, которую вы превратили в замарашку, от которой ушел принц?

— Здесь есть мысль, — ответил Коля. — Мы хотим, чтобы наши девочки всегда были красивыми, опрятными, умными и не злыми. Маша и Лена дружат, но у них тоже бывает разное. Однажды…

Коля Почечкин шел по парку и плакал. Он вспоминал, как рассказал и про Машу, и про Лену, и про Славку, и про Витьку. Не скрыл он и того, что сам любит Машу Куропаткину. Правда, он умолчал, что сделал ей предложение, но зато заявил, что Маша — самая лучшая девочка в Новом Свете.

— Я всех предал! — сказал Коля Эльбе, и та жалостно завыла. — Теперь мне остается только утопиться.

— Но ты же не знал, что предаешь, — будто возразила Эльба.

— Человек всегда должен знать, что он делает, — ответил Коля.

— Но ты же можешь поправить дело.

— Как я могу поправить дело, когда со мной никто не разговаривает? Сегодня в спальне все от меня отвернулись. А на обеде поставили передо мной три тарелки с мясом. «Ешь, — говорят, — и иди еще закладывать нас».