Макс Нарышкин - Downшифтер

— Марка машины, цвет, номер?!

— У меня медсестры работают, а не оперуполномоченные!

Я распахнул окно и плюнул на улицу. Занимаясь собственной безопасностью, я совсем позабыл о девочке. Не знаю, кого тут прикармливают с рук, как птиц, мне же постоянно пытаются подсунуть какую-то отраву. Я тут не за чудака, а за мудака: за неделю пребывания в этом селении я еще ни разу ничем не восхитился, если не считать наблюдений за падающим в реку солнцем.

— Костомаров, меня всю дорогу до больницы мучил один вопрос. Но сколько я ни напрягал свой мозг, он всякий раз отказывал мне в правильном ответе. Быть может, ты мне поможешь?

— Что за вопрос? — ощетинился доктор. Если для меня кража Лиды была делом личным, то его, помимо личных мотивов — она как-никак дочь его духовного наставника, — терзали еще и проблемы профессионального свойства. Из его больницы увозят пациентов, а он узнает об этом последним.

— Я все прокручиваю в голове твое повествование о событиях в церкви. Ты прятался, батюшку мучили, потом я пришел, батюшку убили… Они ушли, я — за ними, а ты ушел через парадное… Ответь мне, пожалуйста, почему Гома и майор, увидев меня, не предприняли никаких усилий для того, чтобы меня привязать к стулу напротив отца Александра и не разговорить нас обоих? Зачем им стрелять в попа и бежать? От кого? От меня, вооруженного ножкой стула? — Помолчав, я склонился над его плечом и шепнул: — Я хорошо знаю Гому. Я знаю его лучше, чем ты. Он не любитель долгих комбинаций. Гома не слишком изысканный мыслитель. Куда как лучше для них в той ситуации было пристрелить попа, закончив с ним разговор за минованием надобности, и заняться тем, кто для них интересен по-настоящему? А?

Хлопнув по плечу загруженного до предела Костомарова, я коротко бросил ему:

— Вставай. Или ты думаешь, что я буду звонить в милицию, чтобы она занялась поисками Лиды?

Уже в докторской, собирая ружье, я искоса наблюдал за ним, растерянным и злым. Для него двое приехавших были просто молодым крепышом и огромным мужиком с вытаращенными глазами и торчащими ушами. Для меня это были телохранитель Бронислава и Бронислав собственной персоной. Кажется, поняв, какую кашу он заварил с уворованной им же предоплатой питерцев, он приехал закончить дело лично. Из этого следует, что о четырех с половиной миллионах со мной никто разговаривать не будет. Я знаю, кто украл эти деньги, и Броня знает. А потому он прилетел на Алтай со своим костоломом, чтобы затереть все следы пребывания здесь своих людей. Думаю, вернись время назад, к тому дню, когда я только приехал в этот город, он отмахнулся бы от идеи опустить меня на мое же имущество, как от вредоносной идеи. Но отмахнуться сейчас было уже невозможно. Бывший сотрудник ФСБ Бронислав Шмельков, а ныне — президент крупнейшей компании прилетел разводить тему лично. И я его хорошо понимаю. Ситуация зашла слишком уж далеко. Так недолго и до того дня, когда я, отчаявшись от непрекращающегося преследования, заявлюсь в милицию. Брать меня нужно было сразу. А после осечки оставлять в покое. Но после Ханыги и Лютика появился майор — и снова осечка. Два раза подряд даже очень смешно рассказанный анекдот оставляет совершенно противоположное мнение о рассказчике.

Если бы не Лида, плевать бы я на них хотел. Я уже сегодня был бы в Непале или Калькутте, среди стремящихся к нирване монахов. Но какая может быть нирвана, если девушку, которую я люблю, лапает свинья Броня?

Находиться в больнице было уже небезопасно. Понятно, что теперь, когда в руках Бронислава девушка, убивать он меня не станет. Но зачем ему Костомаров? Не нужно думать обо мне как о благородном рыцаре, переживающем за жизнь друга, хотя, конечно, и это чувство кипело на малом огне. Я думал о том, чтобы предоставить Брониславу как можно меньше возможностей для выдвижения своих условий. Лида у него — это плохо. Поменьше мне нужно было языком над ноющим майором трепать. Но что сделано, то сделано, и теперь, когда человек Брони может в любой момент явиться в больницу и сказать о порядке и правилах передачи девушки в мои руки, стоит подумать о том, что не одному мне в этом городке стоит страдать и корчиться в непонятках. Пусть поищут того, к кому приехали, а лучшим убежищем для меня и перевозбудившегося доктора Костомарова может быть только его дом на окраине деревни. Дом Костомарову неприятен, купив его, он не может теперь его продать, но лучше уж сидеть в неприятном доме, пить чай и думать, чем бегать по больнице и выглядывать в окна.