Макс Нарышкин - Downшифтер

Костомаров пнул дверь, и мы вошли.

— Он был моим духовным наставником. Он был духовным наставником всех, кто сюда приезжал, чтобы остаться. В этом городе очень много греха, Бережной. И он окутывает всякого, кто является с непонятными простому люду намерениями. Взять, к примеру, тебя. Ты только приехал, а тебя уже понесло: первое, что ты сделал, посетил храм дьявола на Осенней. Второй твой поступок — визит к ясновидящей. Ты объявляешь себя отступником и протягиваешь руку новой жизни, а сам закапываешь немыслимые для здешних мест суммы в землю, как кулак — обрез. Нужно ли сомневаться в том, что священник мог оставить твою заблудшую душу погибать?

— Да вы тут, я посмотрю, философы все?

— Я думаю, что такая философия присутствует в каждом городке, похожем на наш, — пропустив мимо ушей мои ядовитые слова, сказал Костомаров. — Здесь в ходу иные мерила, и правила, по которым вы жили там, здесь не работают. Взять нахрапом не получится… Тут чудаков любят и прикармливают, как птиц, но ты не чудак, Бережной. Ты приехал с претензией к миру, ты прибыл покорять новые вершины. Таких, как ты, в столице сейчас очень много. Постригшись в монахи, вы убываете в девственные леса, держа в одном кармане мобильный телефон, а в другом бумажник с золотыми кредитками. Всегда можно вернуться. Вот и ты уехал, а квартирку-то приберег на потом… С таким же успехом местные доярки ездят в Москву поступать на актрис, а заканчивают проститутками на Тверской.

Всю дорогу я молчал, потрясенный. Откуда в такой небольшой голове столько навороченной колхозной мудрости?

Когда я потянул носом запах его одеколона в кабинете, мне стало нехорошо. Час назад над моей головой громоздились, покачиваясь, валуны сомнений. И сейчас они все рухнули на меня, придавив своей тяжестью. Слишком много откровений для одного знойного вечера. По шкале американских психологов я принял на себя куда больше, чем 600. Я думаю, что никак не меньше 666.

Когда я открыл глаза, то нашел себя лежащим на полу кабинета главврача. Надо мной, демонстрируя прелести загорелого тела, склонилась знакомая мне по процедуре распития настойки из марганцовки сестричка. Ей почему-то показалось, что наслаждение ее формами покажется для меня куда приятнее, если это совместить с нюханием аммиака.

Дернувшись всем телом в сторону, я тихо спросил:

— Как там у нас дела с ухом?

— С ухом прекрасно, — огорчившись, что ни грудь ее четвертого размера, ни ноги, ни отсутствие под халатом бюстгальтера не произвели на меня никакого впечатления, буркнула она. — Что там может быть с ухом… У Игоря Леонидовича сейчас более крупные неприятности.

Я поднялся и схватил ее, собравшуюся уйти:

— Какие же это неприятности?

— Пациентка у нас пропала.

Если бы она сказала «пациент», я бы отпустил ее руку.

— Лидой ее зовут. Дочка священника, которого убили. Вы отпустите или мне остаться?..

«Телефон… — пронеслась запоздалая мысль. — Как можно быть таким идиотом… Он дополз до телефона, который я после звонка Костомарова должен был сразу разбить о майорскую голову…»

Наверное, это никогда не закончится. Или закончится так быстро, что я не успею даже об этом подумать.

О том, что майор приехал не один, мне в голову почему-то не приходило…

Выйдя из кабинета и забыв притворить дверь, я широким шагом двинулся по коридору. Впереди меня бежала, указывая дорогу, сестричка. Я слушал цокот ее каблучков и удивлялся тому, как он совпадает с биением моего сердца. У вахты я притормозил и спросил разгадывающую сканворд медсестру, единственный ли в больнице телефон тот, что стоит перед нею…

Выяснив все, что хотел, я снова поспешил за эротичной сестричкой. Дошагав тандемом до процедурной, она отстала, я же толкнул дверь и вошел.

Костомаров теребил свои жидкие волосы так, что лицо ползало по костям лица, как маска. Обезболивающее вступило в силу, в противном случае он бы не был столь решителен. Видимо, вид выбравшегося из окружения комиссара ему претил, поэтому он велел не перевязывать голову, а только приклеить к уху пластырем тампон. Он бормотал какие-то проклятья, ходил к окну и обратно, цеплял рукавом распахнутые дверцы стеклянного шкафа — в таком-то виде я его и застал.

— Рассказывай! — безжалостно приказал я.

Он покачал головой, словно не хотел говорить глупости, и рухнул на стол.

— Но как-то ведь ее вывели из больницы?!

— Приезжали двое: огромный мужик с выпуклыми глазами и ушами торчком, и с ним молоденький крепыш лет двадцати пяти, — трещащим голосом сообщил он. — Они сказали, что от меня и Бережного, после чего уже переодевшаяся Лида без вопросов села в машину и они уехали.