Платон Беседин - Дети декабря

Первый звонок я сделал Инге Александровне. И сразу пожалел об этом. Она говорила, точно озябнув – голос её подвисал и подрагивал. От первых же её фраз я напрягся и принялся собирать вещи, чтобы ехать обратно в Севастополь. Инге Александровне рекомендовали больше не соваться к старику.

– Кто?

– Чернявый такой парень.

Это, несомненно, был Гриша.

– Он ворвался в квартиру. Кричал, что она его и делать мне тут нечего. Кричал, чтобы я убиралась, что он завтра же сменит замок, а Яков Фомич возражал. Он плакал. Жутко было! И-и-и, – Инга Александровна начала запинаться, – этот парень ударил меня. Мне пришлось уйти, вы понимаете?

– Понимаю.

Дозвониться управляющему я не смог. Он, скорее всего, отсыпался после ночного кутежа. Я набил ему эсэмэску: «надо срочно уехать в севаст на пару дней дела», прыгнул в такси. Скалы, поросшие лиственницами и соснами, проносились мимо – мы мчали. Я набрал приятеля, наводившего для меня справки о Грише.

– Привет. Как твоё ничего?

– Спасибо, твоими молитвами. Я тут выяснил кое-что.

– Говори.

– Лучше не по телефону.

– А если вкратце?

– Если вкратце, то обычный жулик, картёжник, проигравшийся неудачник.

– Воспитать можно?

Приятель хмыкнул:

– И не таких, Лёха, уму-разуму научали. Ты подъезжай – покумекаем.

– Хорошо, брат, спасибо. Завтра, наверное, подскочу. С меня причитается.

– А то, – он рассмеялся. – Бывай.

«Значит, ничего особенного в этом Грише не было, приятель редко когда ошибался, – размышлял я, глядя на крымские скалы, скрывавшиеся за новенькими блестящими заборами, преграждавшими доступ к лесу и морю. – Может, действительно, оборзел, потому что загнали мужика в угол. Хорошо, что воспитать можно. Но что с кредиторами? Помогут друзья отца?»

Домчав из Ялты в Севастополь, казалось, за рекордное время, мы встали в очередной севастопольской пробке. Водитель злился на отсутствие дорожных развязок, я ругал мещан, накупивших в Ростове и Краснодаре дешёвых машин.

– И это верно, – соглашался водитель, – я свою тоже бэу взял, но крымчанку. Не хотел с материковыми связываться. Там каждый гондон хочет нажиться. Гонят нам в Крым всё ненужное…

– Как в секонд-хенд?

– Точно! – Водителю понравилась эта моя случайная мысль. – Всё, что не нужно, сплавляют нам по двойной цене. Хорошо, если повезёт и тачка нормальная, а если какую из Мурманска и Новосибирска впарят, и ты, лох, не заметил?

– Почему из Мурманска и Новосибирска?

Водитель посмотрел на меня как на полудурка.

– Как почему? У таких машин днища сгнившие. Там же мороз, лёд – дорогу таким дерьмом посыпают, что у собак ноги разъедает, машина три-четыре года отъездит – и на свалку.

За этими насколько наболевшими, настолько и бесполезными разговорами мы миновали пробку, вырвались на простор, и когда такси выехало на дорогу, ведущую к дому старика, я ощутил, что больше не контролирую гнев, поднявшийся изнутри. Хотелось прямо сейчас поймать Гришу и «воспитать» его. И чтобы он отвечал, чтобы с кровью, тогда можно было бы не останавливать себя. Я жаждал драки, такой, чтобы если не закончить эту историю, то подвести её к финалу.

Но Гриша мне, конечно, не встретился. Ничего не замечая вокруг, я вбежал в подъезд. Дверь в квартиру пьянчуг на первом этаже была распахнута, но внутри находились не две спившиеся бабы и несчастный Ванечка, а таджики. Они волочили мешки и рулоны, работали болгаркой и шпателями – там шёл ремонт. Куда пропала горестная семья, в какой клоповник переехала? Я решил выяснить это позже, а сейчас всерьёз способен был думать только о Фомиче.

Замок на его двери стоял всё тот же. Это удивило меня. Но в самой квартире пахло конфликтами и переменами, я чувствовал их. Здесь произошло то, о чём не рассказала мне Инга Александровна. Возможно, произошло уже после того, как её погнали вон, а возможно, она просто не решилась сказать. «Извините, но я верну вам деньги. Он сумасшедший, этот парень». – «Нет-нет, деньги оставьте себе, я вас понимаю. Примите их и мои извинения». Она боялась приходить сюда вновь, но и я боялся, топчась в прихожей, на вспучившемся желтоватом линолеуме, чистом, намытом Ингой Александровной и оттого ещё более жутком в этой своей прибранности. Слышал ли старик, как я зашёл? Слышал ли он вообще что-нибудь? Мы не виделись много дней – для нас много дней, – но я не мог заставить себя зайти в комнату.

Шаг, другой, третий, но я двигался не в комнату, а в сторону кухни, осматриваясь. Толкнул притворённую дверь – посуда была на своих местах, но на столе в фарфоровой кружке с кошечками томились окурки, я знал, чьи они, а пожелтевшие стены ещё хранили табачный запах. Я открыл дверь на балкон, вышел, глотнул воздуха, решаясь. Увидел виноградную лозу – ягоды цвета индиго наконец созрели. На верёвках для сушки белья одиноко болталась застиранная голубая тряпка. Перед домом, на «пятачке», играли дети. Я слышал детский визг, смех – и, наверное, именно он помог мне идти в комнату к старику, чтобы встретиться с неизбежным.