Валерий Бочков - Обнаженная натура

Пару раз останавливался, очень хотелось закурить, но я пересилил себя. Теперь курю три сигареты в день. Две уже выкурил, последнюю приберегу на ночь. Кто знает, что может случиться, когда наступит темнота…

Получился аккуратный холм, срезаю лишний грунт, с силой втыкаю лопату в землю. Отряхиваю ладони. Вот и все, наивная Варвара, спи с миром. Тебя тут никто не потревожит.

Холм Ларисы сровнялся с землей, но я точно знаю, где он. Опускаюсь на колени, беззвучно, мягко; из-под опавших сосновых иголок пробиваются крокусы, бесстыдно-яркие, такие неуместные, такие живые, на жухлом мертвом ковре. Трогаю пальцем упругие фиолетовые бутоны – они холодные, почти ледяные. После, раскинув руки, прижимаюсь к земле. Озноб медленно входит мне в грудь, чистый и настороженный, я ощущаю пульс: Лариса, это ты?

Я знаю, что в чем-то виноват, но не могу понять, в чем.

Меня мучает простой вопрос: как нам удалось создать такой бесчеловечный мир? Ведь каждый из нас по отдельности не так уж плох. Каждый из нас любит свою мать и свою дочь. Или сына. Каждый беседует с распятым Богом, тем, который страдал и был убит за то, что учил милосердию. Милосердию, понимаешь? Почему же мы с таким упоением продолжаем унижать друг друга? Ведь Бог просил нас этого больше не делать.

Я наивен, я стар. У меня нет никого, кроме двух старых псов. У меня нет ничего, кроме карандаша и листа чистой бумаги. Я почти перестал спать – зачем? Впрочем, я продолжаю видеть сны – ты знаешь, о чем я говорю. Лариса, шепчут беззвучно мои губы, Лариса, ты слышишь меня?

Еще мне снится река, быстрая и шумная. Темная вода сильным потоком несется вниз, сверху цветут яблони, еще выше – небо. Если долго смотреть на воду, то начинает казаться, что ты сам плывешь куда-то. Что мы все плывем куда-то. В темной воде исчезла ты, в нее канули мои родители, дед и бабка, кажется, вода проглотит все без следа. Скоро там исчезну и я.

Но я уверен в одном: там, в этой темноте, ты протянешь руку и поведешь меня в тот мир, где мы были счастливы. И ты снова будешь опускаться на стул, затянутый драпировкой, и мой карандаш снова с тихим шорохом будет касаться белой бумаги. И из ничего, из пустоты, из небытия будет возникать твое лицо, твои глаза, твои губы. Из пустоты… Да, ты права, это похоже на колдовство. Я скажу больше: это чистая ворожба.