Ольга Хмелева - Катькина дача, или Есть ли на свете лишний человек

Все это должно бы было радовать Архипа, но он всё-таки ходил молчаливый и сумрачный.

-- Обидели тебя наши деревенские дуры, дядя Николаич, -- говорили ему, заходя по вечерам за детьми, матери золотой роты. -- Это их все кабатчик подбивает! Да ты на них плюнь. Им его добрые советы впрок не пойдут. И теперь уж одна срамота глядеть. Ребятишки ревут, к тебе просятся, а они их колотят и в лес посылают. Те и рады, с глаз родительских долой! Заберутся куда ни на есть подальше, да там целый день и валандаются, а вечером и придут ни с чем. Матери их опять драть принимаются, ребятишки орут, отцы матерей и за них, и за тебя ругают, а потом и уйдут от этого домашнего содома в кабак! А кабатчику только того и надо было... Да ведь и то сказать: виноваты ли и ребятишки? Первое дело -- каждому человеку одному неповадно, а особливо им, после того, что они сызмалу привыкли все стаей и играть, и делать; а второе -- кому охота попусту работать? Ну, и принесут они домой и грибов, и ягод... Да разве у нас их и сушить, и солить, и мочить по-твоему умеют? Да и досуг ли теперь нашей сестре? Время страдное!.. Вот все, что ребята принесут, у них либо пригорит, либо сгниёт, либо прокиснет! А ребятишкам обидно, они опять ревут, попрекают, а матери опять их колотить принимаются, и дело ни с места, а в доме содом! Ещё дивиться надо, как они парней да девок к тебе помогать ходить не отговорили!.. Да, впрочем, эти-то постарше, так сами свою пользу видят.

-- Так ведь не о себе же я и печалюсь, -- отвечал Архип, -- а о тех, кто злого человека слушает, да самому себе вредит.

-- Ну, время им всё и покажет! -- утешал батюшка, до которого тоже дошли эти слухи.

-- Да, время покажет, но ведь время же и уходит! Казачки мои плачут и злятся, а это нехорошо, а семьи беднеют, потому что ведь недаром же отцов кабатчик в кабаке вином поит.

И Архип продолжал работать, как вол, но все-таки ходил печальный, молчаливый и пасмурный.

Наступила осень. На Катькиной даче убрались с огорода. Одноглазый атаман разделил и капусту, и репу, и морковь, и редьку, и лук все поровну между казаками, себе не взял ничего, а бобылке и Анюте оставил только столько же, как и каждому из казаков. Всем досталось понемногу, но в каждой семье были рады такому вкусному подспорью, потому что в той стороне крестьяне огородов не держали.

-- Ну, вот, даст Бог, на будущий год мы вам этого добра и побольше предоставим, -- говорил Архип, когда деревенские его благодарили.

Осенью он поехал в город на одной только подводе, потому что были у него одни только грибы, а ягод собралось так мало, что он решил лучше оставить их дома ребятишкам на утеху, чтобы варила им бобылка по праздникам сладкие похлебки.

Воротился он тоже почти ни с чем: привез только два бочонка керосину, ламповых стёкол, гвоздей и проволоки для работы, да пряников своим казакам, а остальные деньги показал им и спрятал на сено для жеребят.

В длинные осенние вечера опять начались посиделки и обычные беседы. Не приходили только из тех семей, у кого бабы по кабатчикову наущению мудрить начали.

Архип заметно скучал, но плёл, рубил и стругал, как машина, а днем ходил по лесу, собирал опавшие листья и сваливал их в ямы на перегной, частенько заглядывая в свои книжки.

На деревне началась молотьба. И днём, и по ночам то с того, то с другого гумна доносилось задорное постукивание цепов. Но в одну ночь деревню огласил уже не стук цепов, а страшный, душу раздирающий крик, стон и вопль: "Горим!"

Донесся этот стон и до Катькиной дачи и разбудил Архипа. Он вскочил, глянул в окно, наскоро оделся и крикнул вскочившей с переполоху бобылке:

-- Зажги лампы и растопи печи! -- исчез во тьме холодной ветреной ночи.

А над деревней всё сильнеё разгоралось зарево, и стоял стон нескольких сотен человеческих голосов, которые сливались в одно с рёвом, ржаньем и блеяньем скота. Народ растерялся. Бабы визжали, причитали, голосили, без толку бегали с места на место или принимались таскать самую ненужную рухлядь, забывая о самом важном, и ещё больше сбивая с толку и без того оторопевших мужей, отцов и братьев. Ребятишки ревели, носились как угорелые и увеличивали суматоху до того, что уже никто ничего не понимал, никто не пытался тушить быстро пожиравшее пламя.

Архип заметил это ещё издали, бегом подбежал к самому огню, так что его все видели и громко крикнул: