Эжен Шаветт - Тайны первой французской революции

-- Нет, -- сказал Бералек, -- хотя бы нам пришлось заплатить за это собственной жизнью, мы не можем отдать часть этого сокровища, назначенного на великое дело.

-- Заметьте, однако, что, требуя от вас половины клада, в сущности-то, я по своей воле отдаю вам вашу долю, потому что я могу без труда захватить все.

Друзья понимали, что гигант говорил правду.

-- Так отчего же ты не оставляешь себе все? -- возразил Кожоль, стараясь отыскать причину этой щедрости.

-- О, не ломайте себе головы попусту, я избавлю вас от труда отгадывать. Сегодня я мечу карты на столе. Если я захвачу весь выигрыш, то не сумею воспользоваться им спокойно. И половины его довольно, чтоб обеспечить мое благополучие, потому что сами соучастники в этом деле будут покровительствовать мне.

-- С чего ты решил?

-- Потому что, отдав вам половину, я обязал бы вас участвовать в одном деле.

-- Каком же?

-- О, весьма простом. Убить двух человек, -- спокойно отвечал гигант.

Молодые люди переглянулись, невольно вздрогнув от этой циничной дерзости.

-- Да, да, -- продолжал Лебик, -- то, что кажется вам таким громадным сегодня, испарится в тот день, когда нужда прижмет вас. И -- кто знает? -- может быть, вы сами -- сегодня такие святоши -- захотите помочь мне в этом деле. В последний раз спрашиваю: принимаете ли мое предложение?

-- Нет, -- сухо произнес Ивон, -- мы подождем Точильщика: он дает нам все.

-- Воля ваша, ждите.

-- Только не воображай, что ты свободен, ты остаешься нашим пленником, -- прибавил Кожоль.

Лебик пожал плечами, говоря:

-- Я так мало забочусь о выходе отсюда, что даю вам месяц на размышление.

-- А через месяц что ты сделаешь? -- спросил Бералек, удивленный таким легким согласием.

-- О, тогда... поживем -- увидим! -- отвечал великан.

С этого дня опять, как и прежде, его повсюду стали сопровождали "кузены".

Роли, однако, изменились. Теперь гигант каждое утро спрашивал Бералека:

-- Вы ничего не хотите мне сказать?

-- Ветер переменился ночью -- будет дождь, -- в свою очередь, отвечал молодой человек.

Предчувствуя приближение грозных событий, кавалер оставил Лоретту в ее убежище, где она коротала дни с Пусетой.

Таким образом, лишившись хозяйки, косметический магазин должен был закрыться. Но Кожолю вдруг что-то пришло в голову:

-- А! вот мысль! -- воскликнул он.

И через час после этого восклицания он привел Розалию из ее уединения, наводившего на нее такой страх, и поместил за прилавком магазина -- бесприбыльного производства, потому что торговля шла в последние три недели так вяло, что принесла всего-то только три экю.

Когда Монтескью узнал, что миллионы Сюрко надо ждать три месяца, он сказал:

-- Ну, время терпит! Всегда успею купить Барраса и Фуше.

Но однажды утром аббат вбежал к Пьеру и Ивону, бледный и взволнованный, и тотчас же крикнул им:

-- Сокровище! Подайте миллионы сюда сейчас же, или все для нас потеряно!

Монтескью прибежал в дом Сюрко прямо от Жозефа Фуше, пронырливого человека, почти обещавшего прошлой ночью в Фраскати продать себя роялистскому вождю, говоря при прощаньи:

-- Господин аббат, на утро того дня, когда я буду назван министром полиции, приходите ко мне. Может быть, к тому времени я приищу вам особу, которая пожелает ради вашей пользы принять четыре миллиона, предлагаемые за ее услуги.

Жозеф Фуше получил министерский портфель 1 августа 1799 года. "Время терпит!" -- повторял про себя Монтескью, вместо того чтобы тотчас отправиться на свидание, назначенное когда-то будущим полицейским временщиком. Он ловко пропускал дни и все откладывл торг, используя в этом случае тактику, принятую против нуждающихся купцов, чтобы выгоднее получить товар.

Наконец месяц спустя после вступления Фуше в должность роялист появился в министерстве.

Бывший член Конвента принял его холодно, с непроницаемым выражением на лице, ожидая первого слова аббата.

-- Гражданин министр, я пришел закончить наш интересный разговор.

Фуше устремил глаза в пространство, как будто перебирая воспоминания.

-- Разве вы забыли ночь в Фраскати? -- продолжал Монтескью.

-- Ах, да! -- произнес Фуше. -- Когда мы забавлялись -- понятно, шутя -- сочинением плана заговора, какой должен бы был составить враг Директории, чтоб свергнуть ее и самому занять ее место.

-- Да, это так.

-- Как, неужели вы еще думаете об этой шутке, аббат?

-- Ну, да; она меня тем более позабавила, что мы зашли... немножко далеко. Мы даже замешали в нее имена людей, которых должен был принять в свою партию желавший сыграть сию шутку.