Сомневаюсь, что и миссис Киттредж представлялось много возможностей для удачного кадра. Не посещение же доктора — или клиники? — и точно не сама грязная, но заурядная процедура. (Элейн была на первом триместре. Вероятно, врач обошелся стандартными расширителем и кюреткой — понимаете, обычным выскабливанием.)
Позднее Элейн рассказала мне, что после аборта, когда она еще принимала обезболивающие — а миссис Киттредж регулярно проверяла количество крови на прокладке, чтобы убедиться, что кровотечение не сильнее «нормального», — мать Киттреджа щупала ей лоб, чтобы убедиться, что у Элейн нет температуры, и тогда-то она и рассказывала Элейн все эти невероятные истории.
Раньше я думал, что обезболивающие могли сыграть свою роль в том, что услышала — или думала, что услышала, — Элейн.
— Обезболивающие были не такие уж сильные, и я принимала их не больше пары дней, — всегда отвечала на это Элейн. — Не так уж мне было больно, Билли.
— Но разве ты не пила вино? Ты говорила мне, что миссис Киттредж разрешала тебе пить красное вино сколько душе угодно, — напоминал я Элейн. — Обезболивающие не очень хорошо сочетаются с алкоголем.
— Билли, я никогда не выпивала больше двух бокалов, — неизменно отвечала мне Элейн. — Я слышала каждое ее слово. Либо это правда, либо Жаклин врала мне — но зачем чьей-либо матери придумывать подобные истории?
Признаюсь, я не могу сказать, зачем «чьей-либо матери» придумывать истории о своем единственном ребенке — тем более такие истории, — но, как по мне, Киттредж и его мать не отличались высокими моральными принципами. Не важно, поверил ли я в историю миссис Киттредж — Элейн, по-видимому, верила каждому ее слову.
Как рассказала миссис Киттредж, ее единственный сын был хилым и болезненным ребенком; ему не хватало уверенности в себе, и другие дети, особенно мальчишки, цеплялись к нему. Хотя это и вправду нелегко было вообразить, еще сложнее мне было поверить, что когда-то Киттредж боялся девочек; он якобы был настолько застенчив, что заикался, когда пытался заговорить с девочкой, и потому его либо дразнили, либо игнорировали.
В седьмом классе Киттредж прикидывался больным, чтобы не ходить в школу — как объяснила миссис Киттредж, школы в Париже и Нью-Йорке предъявляли «очень высокие требования», — а в начале восьмого класса вовсе перестал общаться с одноклассниками — как с мальчиками, так и с девочками.
— Ну вот я и соблазнила его — не то чтобы у меня был другой выход, — сказала миссис Киттредж. — Бедный мальчик, где-то ему нужно было набраться уверенности!
— Похоже, уверенности он набрался в избытке , — отважилась сказать Элейн матери Киттреджа, но та просто пожала плечами.
Миссис Киттредж умела удивительно безразлично пожимать плечами — оставалось только догадываться, родилась ли она с этим навыком или — после того, как муж бросил ее ради более молодой, но, несомненно, менее привлекательной женщины, — у нее развилось инстинктивное безразличие к любого рода неприятию.
Миссис Киттредж невозмутимо сообщила Элейн, что спала со своим сыном «сколько ему хотелось», но только пока Киттредж не начинал проявлять недостаток пыла или не терял интерес к сексу на какой-то период.
— Он ничего не может поделать с тем, что постоянно теряет интерес, — сказала мать Киттреджа. — Поверь мне, пока я развивала в нем уверенность, скучно ему не было.
Может, миссис Киттредж воображала, что в глазах Элейн это как-то оправдает поведение ее сына? На протяжении всего рассказа миссис Киттредж время от времени проверяла количество крови на прокладке или щупала лоб Элейн, чтобы убедиться, что ее не лихорадит.
От их поездки в Европу не осталось фотографий — только то, что мне удалось (в течение многих лет) выспросить у Элейн, и то, что неизбежно накрутило мое собственное воображение вокруг истории о том, как моя милая подруга избавлялась от ребенка Киттреджа и затем выздоравливала в компании матери Киттреджа. Если миссис Киттредж и правда соблазнила собственного сына, чтобы тот приобрел немного уверенности в себе, не объясняет ли это подозрение Киттреджа, что в его матери есть что-то не совсем (или слишком) материнское ?
— И как долго Киттредж занимался сексом со своей матерью? — спросил я Элейн.
— Весь год, пока учился в восьмом классе, то есть ему было тринадцать-четырнадцать лет, — ответила Элейн. — И еще, может, три-четыре раза после того, как он поступил в Фейворит-Ривер, — Киттреджу было пятнадцать, когда это прекратилось.
Читать дальше