Джон Ирвинг - В одном лице

Ларри от души бы посмеялся, если бы узнал, что я поддержал однополые браки: он-то отлично знал, что я думаю о браках как таковых. Ларри ехидно звал меня «Старина Моногам». Но если однополые браки — то, чего хотят юные геи и бисексуалы, то я готов поддержать этих ребят.

«Я вижу в тебе задатки героя!» — сказал мне когда-то дедушка Гарри. Я бы не назвал себя героем, но надеюсь, что мисс Фрост одобрила бы меня. По-своему я тоже защищал кого-то — я встал на защиту Джи. Я играл важную роль в ее жизни. Вероятно, мисс Фрост бы это понравилось.

Такова была моя жизнь в шестьдесят восемь лет. Я работал учителем на полставки в моей бывшей школе; вдобавок я заведовал Клубом драмы. Я был писателем и время от времени политическим активистом, защищая интересы всевозможных ЛГБТ-сообществ. Ах да, прошу прощения; терминология все еще продолжает меняться.

Один очень молодой преподаватель Фейворит-Ривер сообщил мне, что отныне сокращение «ЛГБТ» считается неприемлемым (или недостаточно содержательным) — теперь надо говорить «ЛГБТК».

— К чему тут это долбаное «К»? — спросил я. — Что оно означает, «крикливые»?

— Нет, Билл, — ответил он. — «Колеблющиеся».

— А-а.

— Я помню, как ты сам проходил через стадию колебаний , Билли, — сказала Марта Хедли. Что ж, я действительно припоминаю у себя такую стадию. Я не возражаю против того, чтобы говорить «ЛГБТК»; но в моем возрасте я иногда просто забываю про это долбаное «К»!

Марта Хедли теперь живет в Заведении. Ей девяносто лет, и Ричард навещает ее каждый день. Я прихожу повидать Марту дважды в неделю — заодно с дядей Бобом. Для своих девяноста трех лет Ракетка держится на удивление бодро — в физическом смысле. Память у Боба уже не та, что раньше, но и на старуху бывает проруха. Иногда Боб даже забывает, что Джерри и ее калифорнийская подруга — моя ровесница — уже поженились в Вермонте.

Свадьба состоялась в июне 2010 года; мы отпраздновали ее в моем доме на Ривер-стрит. Присутствовали и миссис Хедли, и дядя Боб — Марта Хедли была в инвалидном кресле. Ракетка сам возил ее по дому.

— Точно не хочешь дать мне покатать кресло, Боб? — поочередно спрашивали его Ричард, Элейн и я.

— С чего вы взяли, что я его катаю ? — отвечал нам Ракетка. — Я на него просто опираюсь !

В общем, время от времени дядя Боб спрашивает меня, когда у Джерри свадьба, и мне приходится напоминать ему, что она уже состоялась.

Отчасти из-за рассеянности Боба я едва не упустил одно краткое, но по-настоящему важное событие моей жизни.

— Что ты собираешься делать с сеньором Бовари, Билли? — спросил меня дядя Боб, когда я вез его обратно в Заведение после свадьбы Джерри.

— С каким сеньором? — переспросил я Ракетку.

— Черт, Билли, — извини, — сказал дядя Боб. — Все эти дела выпускников теперь плоховато держатся у меня в голове — как будто в одно ухо влетают, в другое вылетают!

Но на этот раз речь шла не о заметке для «Вестника Ривер»; Бобу пришел запрос в его рубрику «Вопли о помощи из отдела „Куда вы подевались?“».

«Пожалуйста, передайте это сообщение юному Уильяму», — так начиналось аккуратное отпечатанное письмо.

«Его отец, Уильям Фрэнсис Дин, хотел бы знать, как дела у сына — хоть старая примадонна и не сподобится просто написать сыну и спросить его. Вы ведь знаете о прошедшей эпидемии СПИДа; поскольку юный Уильям все еще пишет книги, мы предполагаем, что он пережил ее. Но как его здоровье? Как у нас тут говорят — если вы будете так любезны спросить юного Уильяма — cómo está? И, пожалуйста, передайте юному Уильяму: если он хочет повидаться с нами, пока мы еще не умерли, ему стоит нас навестить!»

Письмо было от давнего любовника моего отца — от прыгуна по туалетным сиденьям, от читателя, от того парня, что снова встретил моего отца в метро и не вышел на следующей станции.

Он не подписался от руки, а напечатал свое имя внизу страницы:

Señor Бовари.

Однажды летом, не так уж давно, мне довелось побывать на гей-параде в Амстердаме в компании одного несколько циничного голландского приятеля; я давно уже считал, что этот город внушает надежду, и парад мне страшно понравился. Толпы мужчин высыпали на улицы — мы видели парней в розовой и фиолетовой коже, в плавках с леопардовым рисунком, мужчин в бандажах, целующихся друг с другом; одна женщина была с ног до головы покрыта гладкими, блестящими зелеными перьями и щеголяла черным страпоном. Я сказал своему приятелю, что во многих городах проповедуют толерантность, но только в Амстердаме ее практикуют — и даже выставляют напоказ. Пока я говорил, по каналу проплыла длинная баржа; на ней играла женская рок-группа, и девушки в прозрачных трико приветствовали людей на берегу. Они помахали нам искусственными членами.