Обратившись за помощью к библиотекарю, я сказал:
— Ежегодники не выдают на руки. Наверное, «Сову» за сороковой год украли.
Библиотекарь академии был нервным старым холостяком; в Фейворит-Ривер таких пожилых неженатых сотрудников считали, как мы тогда выражались, «непрактикующими гомосексуалами». Кто знал, «практикуют» они или нет, гомосексуалы они или нет? Мы видели только, что они живут одни, и замечали в том, как они одеваются, едят и говорят, какую-то особенную утонченность — поэтому мы считали их чересчур женственными.
— Студентам не разрешается брать ежегодники, Билли — но не преподавателям , — чопорно сказал библиотекарь; звали его мистер Локли.
— Но не преподавателям , — повторил я.
— Да, им, разумеется, можно, — сообщил мне мистер Локли; он просматривал свою картотеку. — «Сову» за сороковой год взял мистер Фримонт, Билли.
— А-а.
Мистер Фримонт — Роберт Фримонт, выпуск тридцать пятого года, одноклассник мисс Фрост — он же, разумеется, мой дядя Боб. Но когда я спросил Боба, закончил ли он читать «Сову» за сороковой год, покладистый старина Боб оказался на сей счет не таким уж покладистым.
— Я точно помню, что вернул этот ежегодник в библиотеку, Билли, — сказал мой дядя; он был, в общем-то, неплохим парнем, но лжец из него был никудышный. Как правило, дядя Боб был со мной откровенен, но я знал, что «Сову» за сороковой год он держит у себя с какой-то неведомой мне целью.
— Мистер Локли считает, что он все еще у тебя, — сообщил я ему.
— Ну, я поищу его у себя, Билли, но готов поклясться, что возвращал его в библиотеку, — сказал Боб.
— Зачем он тебе понадобился? — спросил я его.
— Один из выпускников сорокового года недавно скончался, — ответил дядя Боб. — Я хотел написать его родным что-нибудь приятное о нем.
— А-а.
Бедняге Бобу никогда не стать писателем, подумал я; он не смог бы сочинить историю, даже чтобы спасти собственную задницу.
— Как его звали? — спросил я.
— Кого, Билли? — спросил Боб полузадушенным голосом.
— Покойного , дядя Боб.
— Боже мой, Билли, как нарочно, вылетело из головы!
— А-а.
— Опять долбаные секреты, — сказала Элейн, когда я пересказал ей эту историю. — Попроси Джерри найти ежегодник и передать тебе. Джерри терпеть не может своих родителей — она это сделает.
— По-моему, Джерри и меня терпеть не может, — сказал я Элейн.
— Но своих родителей больше , — ответила она.
Мы нашли комнату Киттреджа в Тилли, и я открыл дверь универсальным ключом, который дал мне дядя Боб. Сначала мне показалась необычной только чистота, царившая в комнате, но ни меня, ни Элейн не удивила аккуратность Киттреджа.
На единственной книжной полке стояло всего несколько книг; там оставалось еще много места. На единственном столе не было практически ничего; на единственном стуле не висела одежда. На одиноком комоде стояла всего пара фотографий в рамках, а платяной шкаф, как обычно, без дверцы — даже без занавески — открывал взгляду знакомую (и дорогую на вид) одежду Киттреджа. Даже на единственной кровати не валялось никаких забытых вещей, и постель была идеально заправлена — покрывало без единой складочки, подушка без единой морщинки.
— Господи, — внезапно сказала Элейн. — Как этому ублюдку удалось разжиться одиночкой ?
Комната была одиночной; у Киттреджа не было соседа — вот что было «нестандартным». Мы с Элейн предположили, что одиночная комната могла быть частью сделки, которую миссис Киттредж заключила с академией, когда пообещала ее руководству — и супругам Хедли, — что отвезет Элейн в Европу и обеспечит бедной девочке безопасный аборт. Конечно, дело могло быть и в том, что Киттредж был слишком грубым и неприятным соседом, и никто не хотел жить с ним, но нам с Элейн это показалось маловероятным. В академии Фейворит-Ривер жить в одной комнате с Киттреджем считалось бы престижным; даже будучи мишенью для его оскорблений, никто не захотел бы поступиться такой честью. Одиночная комната в сочетании с явно компульсивной аккуратностью Киттреджа больше смахивала на привилегию. Киттреджа просто-таки окутывал ореол избранности, как будто ему удалось (еще в материнской утробе) создать впечатление, что он имеет право на все.
Элейн больше всего расстроило, что в комнате Киттреджа не нашлось совершенно никаких свидетельств тому, что они когда-либо были знакомы; может, она ожидала увидеть свою фотографию. (Она призналась, что дала ему несколько своих снимков.) Я не стал спрашивать, не давала ли она Киттреджу лифчик, но только потому, что наделся попросить у нее еще один для себя.
Читать дальше