Дени Терио - Странная жизнь одинокого почтальона

Билодо несколько раз встряхнул страницы, надеясь воскресить магию стихов, но лишь помял их. Даже слова Сеголен, и те его оставили. В это мгновение, впервые в жизни, он почувствовал, как на него обрушилось одиночество. Раньше с ним такого не бывало. Его будто накрыла гигантская волна, змеей обвилась вокруг, потащила на дно, где зияла чудовищная пропасть забранного решеткой колоссального ливневого стока, и закружила в бешеном водовороте, не обращая внимания на его судорожные попытки за что-нибудь зацепиться, до самой души обдирая кожу. Билодо вдруг с необычайной ясностью осознал, что не сможет жить без Сеголен, что просто не выживет, что для него все потеряло смысл и интерес, что и желание, и красота теперь не для него, что спокойствие и безмятежность отныне превратились в абстрактную концепцию и дрейфуют в сторону каких-то непостижимых чувств, что сам он превратился в жалкий обломок кораблекрушения, в мертвый, брошенный экипажем «Летучий голландец», который будет бороздить просторы на волнах горечи до тех пор, пока саргассовые водоросли не облепят его борта, не остановят ход, не ринутся вверх по мачтам и парусам и, в конечном счете, не потопят его своим весом и не пустят на дно.

Жуткая перспектива. Неужели эту историю ждет столь глупый конец? Неужели Билодо не должен как-то прореагировать и что-нибудь предпринять? Можно ли вообще избежать кораблекрушения? Есть ли у него спасательный круг, за который можно ухватиться, возможность одолеть собственное бессилие, средство отвратить судьбу и не позволить ей выбросить Сеголен из его жизни?

И вот тогда, в момент наивысшего отчаяния, в голову Билодо пришла мысль.

Она показалась ему такой блестящей, оригинальной, гениальной и смелой… что Билодо даже испугался и поспешил тут же выбросить ее из головы. Потому что она, эта мысль, была слишком безумной, слишком абсурдной, слишком рискованной, опасной и, в любом случае, невыполнимой. Экстравагантная, бредовая идея, рассматривать которую всерьез мог только безумец. Пока она не расцвела буйным цветом, ее нужно было как можно быстрее похоронить. Чтобы переключить внимание на что-то другое, Билодо схватил геймпад и бросился в атаку на мятежников с Ксиона, но мысль ни в какую не желала уходить, отчаянно боролась за свое существование, продолжала упорно его преследовать, царапалась ногтями о плиты пола, рвалась наружу, и Билодо, устав с ней воевать, решил обдумать ее еще раз.

В конце концов, она, эта идея, была не такой уж и сумасбродной. Да, она пугала, стоило о ней подумать, как в душе поселялся ужас, но осуществить ее, пожалуй, все же было можно. Если у него и оставался шанс не потерять Сеголен и вновь получать от нее письма, то заключался он именно в этом. Поэтому, когда за окном занялась бледная заря, Билодо поднял голову, понимая, что выбора у него нет и что он хотя бы должен попробовать.

Хруст оконного стекла приглушил большой кусок плотного ратина. Чувства Билодо обострились до предела, он замер, прислушиваясь, не скрипнула ли дверь и не завозились ли на балконах соседи, вгляделся во мрак, но все было тихо. Потом надавил на разбитый квадратик, осколки которого упали на пол. Почтальон засунул в образовавшуюся дыру руку, нащупал замок, быстро вошел и запер за собой дверь черного хода квартиры Гранпре. Да, он набрался смелости, сделал это и теперь был на месте.

В нос ударил сладковатый запах. Билодо стоял на пороге кухни. Включив карманный фонарик, он двинулся вперед, стараясь превратиться в пушинку, чтобы не идти, а порхать над скрипучими досками паркета. В помещении не было ни стульев, ни стола. Запах исходил от стойки, разделявшей кухню на две части, на которой в пакете разлагалось что-то забытое, скорее всего рыба. Из кухни Билодо прошел в коридор, пол которого покрывал какой-то мягкий материал, больше похожий не на ковролин, а на какой-то матрас. Им же были устланы и остальные комнаты. В коридор выходили три двери. Первая вела в спальню, вторая в ванную, третья в небольшую гостиную, разделенную пополам ширмой. Билодо обогнул какое-то резное, торчащее в разные стороны сооружение, зашел за ширму и увидел перед собой письменный стол, рядом с которым стояло кресло на колесиках. Убедившись, что шторы плотно задернуты, он в него уселся. Луч фонарика взлетел над столом, высветил компьютер, календарь, несколько изящных безделушек, словарь, ручки и какие-то бумаги. Просмотрев их, Билодо тут же увидел то, что искал: листы, явно исписанные рукой Гранпре. В верхнем ящике стола его ждала еще более волнующая находка: стихи покойного, хайку. Там их была целая кипа. Рядом с ними Билодо увидел оригиналы поэтических упражнений Сеголен, те самые, с которых он когда-то снял копии. А еще фотографию! В плену охватившего его волнения, Билодо залюбовался этой улыбкой, которая ласкала его душу, этим нежным взглядом миндалевидных глаз, навеивавшим ему столько грез, затем вдохнул в себя флюиды, исходившие от этих благословенных бумаг — которые когда-то держала в руках Сеголен и которые до сих пор были пропитаны ее запахом, — и прижал их к груди. Сам по себе этот момент высшего блаженства уже оправдывал риск, которому он себя подверг, но на этом его миссия не заканчивалась: Било-до стал искать дальше и заглянул в другие ящики. Больше всего на свете ему хотелось найти черновик последнего письма Гранпре, того самого, что таким подлым образом исчезло в ливневом стоке. Но продвинуться в своих поисках ему не удалось — снаружи донеслись голоса, кто-то разговаривал на лестнице. Билодо вскочил на ноги и выключил фонарь. Кто это? Соседи, поднимающиеся на верхний этаж? Или полиция, явившаяся арестовать презренного грабителя, коим он, собственно, и являлся? О том, чтобы подождать и все выяснить, не могло быть и речи: Билодо сунул за пазуху все, что только мог, и бросился бежать, по пути натолкнувшись на идиотскую резную вещицу, которая торчала в гостиной, будто бельмо на глазу. Воспользовавшись дверью черного хода, он скатился по лестнице и со скоростью звука помчался по переулку. Лишь пробежав два квартала и убедившись, что за ним никто не гонится, почтальон позволил себе сбавить темп. Чтобы не привлекать внимания, он заставил себя шагать как можно естественнее и спокойнее, хотя сердце по-прежнему выпрыгивало из груди и стучало гулко, как барабан.