Михаил Лифшиц - Несколько недель из жизни одинокого человека Вадима Быкова

Придя домой из больницы, Вадим сначала отправил тетку Шуру спать, а потом отключил телефон чтоб не звонил никто – самому хотелось обо всем подумать, без посторонних помех.

Мать умерла, а была бы жива, если бы не эти сволочи. Не ухаживала за матерью как следует бывшая его жена Марина. Заходила, видишь ли, чайку попить, поболтать, а надо было не развлекать, а полы вымыть, пыль протереть, еду приготовить, за лекарством сходить.

Главное, никому не объяснишь, никто не понимает…

Это из середины рассказа, дальше по порядку, как все запомнилось Вадиму и другим участникам событий.

Вадим сразу сказал своему старому другу Лёке, что он думает о Марине, о том, как плохо она заботилась о его матери. Из-за этого инфаркт и случился. Они еще только ехали из Шереметьева в больницу. Лёка гнал, как сумасшедший, боялся, что не застанут мать живой. А тут уставился на Вадима, от дороги отвернулся, глазенки свои еврейские вытаращил и лобик сморщил, как шолом-алейхемовский персонаж.

– Ты что, Бык? – говорит. – С какой стати Матрёна будет упираться?

Бык, Лёка, Матрёна – все школьные клички, Лёка ими пользуется до сих пор, хотя Вадим давно уже зовет его Леонидом, или дядей Лёней, под пятьдесят все-таки.

– Как, с какой стати? Не чужой же человек, бабушка Валя, – удивился Вадим и стал дальше жаловаться, уже на дочь. – Катерина, тоже, бывала у бабушки один раз в два месяца. Женишка ей приводила показывать. Знакомить. Надо было не правила хорошего тона соблюдать, а по-мо-гать. Не слушать бабушкины отказы и уверения, что бабушка сама со всем справляется, и ничего ей не нужно.

Лёка замолчал, не стал спорить, потому что не его дело, но, чувствуется, остался при своем мнении. Вадим тоже замолчал, всё равно ничего не объяснишь, давно он уже привык к людскому непониманию. Стал смотреть на Ленинградский проспект. Ничего Москва, красивая, нарядная. Снежок идет, машин дорогих много.

– В Нью-Йорке снег давно бы убрали.

– Да нет, – опять не согласился Лёка. – Лужков сделает. Просто снегопад.

В больнице их встретила Марина. Сразу сказала, что мать жива, но из палаты ее забрали в реанимационное отделение. Потом Марина вызвала врача из «реанимации». Врач вышел какой-то занюханный, в рваных сандалетах и кривых пластмассовых очках. Стал говорить, глядя под ноги, что у матери пятый инфаркт, возможно, вчера был и шестой. Вообще, непонятно, почему она жива при таком заболевании в 87 лет. Медики восхищены, что она сохраняет светлую голову и здраво обо всем судит, в том числе и о своем состоянии.

Вадим попросил врача пустить его к матери. Тот подумал и сказал, что пустит, но нужен халат, и скрылся в отделении.

Тут же заговорила Марина.

– Бабушке вчера стало хуже, мне позвонили соседки по палате, я сразу приехала, и ее при мне в «реанимацию» забрали…

Такая хлопотушечка, такая заботливая. У, стерва, слов не хватает. Вадим прервал это бессмысленное словоизвержение.

– Ты сиделку наняла, ты врачу заплатила? – спросил он Марину.

– Да нет…Как-то пока без этого обходились…

– Молодцы, – сказал Вадим и отвернулся.

У Маринки от обиды нижняя губа изогнулась и задрожала. А тут Лёка рядом стоит, по жирной спинке ее гладит, утешает. Лезет, как обычно, не в свое дело. Марина думала, небось, что Вадим тут в благодарностях рассыплется – спасибо, мол, что за мамой моей ухаживали, совсем не бросили. Напрасно она благодарности ждала.

Появился врач, халата не нашел, стащил с себя и отдал Вадиму. Так и пошли вдвоем в святая святых, в «реанимацию», к матери, Вадим в халате и врач без халата.

Мать лежала бледная, худющая. Сыну обрадовалась, чуть улыбнулась и шевельнула пальцами левой руки. Рука лежала поверх одеяла, и в вену была введена иголка, а от нее трубка к перевернутой бутылке на штативе – капельница. Стала говорить тихонечко, но ясно, отчетливо.

– Как долетел, Ваденька? Я знала, что ты не сможешь не приехать, хотя ведь это очень дорого. Я беспокоюсь за Клинтона из-за истории с импичментом. Ведь если его скинут, то к власти придут республиканцы, а они не так лояльны к новым эмигрантам, это может отразиться на тебе.

Табуретки рядом не было, Вадим стал на колени у материной кровати и уткнулся лбом в правую закрытую одеялом руку. Долетел и успел, слава Богу. В голове у него шумело, время перепуталось, по нью-йоркски сейчас еще ночь глубокая. Дышалось тяжело, воздух как будто дымный, в легкие не вдыхался и назад не выдыхался. Может у них тут пыльно? Его астма быстро на это откликнется. Хотя, вроде бы, не должно быть – «реанимация» ведь.