Геннадий Прашкевич - Человек Чубайса

В Одессе, пройдя паспортный контроль, стеснительная туристка встала рядом со мной и с Вадиком так (мы-то знали!), чтобы поскорее увидеть свой чемоданчик на экране телевизора – чемоданчик как раз пошел через просвечивающую камеру таможенников. Она, наверное, сильно соскучилась по тайному чугунному другу. Она хотела первой встретить его в Одессе.

И чугунный друг появился.

Концептуально.

Я усмехнулся.

Знаменитостей за столиками было много, но к нам суетливо подбежал повар-китаец в халате с драконами и в белой шапочке. Он подбежал к нам и что-то быстро залопотал по-английски.

– Ты его понимаешь?

– Конечно, – ответил я.

– Ну так переведи! Что он говорит?

– Он говорит, – объяснил я, – что китайская кухня всегда опиралась и опирается на пять вкусов. Он называет это у вэй . Сладкое, кислое, соленое, острое и горькое. Каждый вкус действует на какой-то соответствующий орган. Сладкое питает селезенку, кислое – кишечник, острое – легкие, горькое – сердце, а соленое соответственно сказанному – почки. Все это он лично гарантирует. И просит пройти к столу.

– Как мило, – шепнула Нюрка.

Но, кажется, она ничего не слышала.

Кажется, она кого-то искала. В зеленоватых поблескивающих глазах проглядывало беспокойство. В желтоватом свете, тоже, наверное, подобранном специально, все выглядели оживленными, но почему-то обеспокоенными, даже странный юноша Арбатовой.

– Что он говорит? – переспросила Нюрка, рассеянно разглядывая китайца.

– Он говорит, что соленое заставляет кровь двигаться быстро, очень быстро, быстрее, чем нужно, а сладкое плохо влияет на мускулы. Кислое портит кровеносные сосуды, а после сытной еды никогда не следует мыть голову и заниматься любовью.

– Он идиот?

– Нет, он китаец.

– Ну так пусть займется своими китайскими делами.

Китаец что-то понял и убежал. Потом окликнули Нюрку.

Она мгновенно исчезла, а ко мне неторопливо придвинулся высокий человек, вовсе не старый, как о нем говорили. Он носил очки, стекла хищно сверкнули. Никто в нашу сторону не обернулся, звук посуды и восклицания пробившихся к китайским блюдам людей ни на секунду не смолкли, но я был уверен – почти все незаметно, но с большой ревностью поглядывали в нашу сторону. К Большому человеку обычно подходят сами, если к тому есть повод, но ко мне он сам подошел.

Я решил – случайно.

Выхватил случайно из сумрака показавшееся знакомым лицо и заинтересовался. Но обратился Большой человек по имени, значит, знал, к кому подходил.

– Из десяти блондинок, Андрей Семенович, – обратился он ко мне, – как выбрать самую глупую?

– Бросить жребий, Петр Анатольевич, – ответил я. – Это просто, даже китаец поймет.

Большой человек улыбнулся. Он, несомненно, заранее навел обо мне необходимые справки, несомненно, знал, что встретит меня в мастерской. Что-то, наверное, рассказывала про меня Нюрка. Не могла не рассказать, она не любила неопределенности. Большой человек потому и подошел, решил я, что Нюрка удалилась куда-то. В общем, не знаю, как там все обстояло на самом деле, но все, несомненно, было увязано. Какие-то невидимые нити (никто, кроме нас, не чувствовал этого и не мог чувствовать) незримо связывали Нюрку, меня, его, и каждый из нас (даже отсутствующая Нюрка) хорошо это чувствовал.

Все-таки отсутствие Нюрки меня удивило.

Обычно она не терпела сомнительных положений.

Значит, она или действительно сильно по мне соскучилась, подумал я с непонятным мне сладким ужасом, или ее отношения с Большим человеком гораздо глубже и сложней, чем мне представлялось. Может, эти отношения столь глубоки и сложны, что причиняют Нюрке боль.

– Хоть на попа ставьте или в другую позицию – все равно толку нет… – дошел до меня густой голос Большого человека. – Идут мощные такие объяснения, что, почему да как? То, значит, Черномырдин, то Чубайс, то опять Кириенко… А естественные монополии – это, дескать, хребет российской экономики. Этот хребет мы будем беречь как зеницу ока…

Прозвучало смешно.

Он сам это почувствовал, но нисколько не смутился.

У него были чуть оттопыренные, но не глупые уши. Он смело носил короткие волосы. Внимательные глаза невольно заставляли ответить на улыбку. Я знал, что Большому человеку глубоко под семьдесят, он успел порулить государством еще при коммунистах, но никто не дал бы ему столько. Он был по-настоящему спортивен, силен, во мне даже промелькнула гадкая мыслишка, что Нюрка выбрала его вовсе не из-за денег.