Геннадий Прашкевич - Цветы для Чирика

Валентин проснулся.

Он привык к частым переездам с места на места. Какие-то квартиры он помнил подолгу, какие-то забывал сразу.

В этой он был впервые.

Приехав утром из аэропорта, он бросил вещи прямо в прихожей, точнее, в длинном коридоре, даже чрезмерно длинном, странная планировка, на его взгляд, потом принял душ и сразу лег спать. Из чужой сумки, которую ему из аэропорта пришлось тащить с собой в квартиру Куделькина-младшего, торчал коротенький хвостик антенны радиотелефона. Валентин был совершенно уверен, что по законам свинства хозяин радиотелефона непременно объявится и обязательно выдернет его из сна уже где-нибудь через полчаса и заранее злился на странного соседа по самолету, уже доставившего ему множество неудобств в аэропорту и, несомненно, готовящего ему новые неудобства.

Где-то за стеной прерывисто, короткими очередями, затрещала водопроводная труба.

Как пистолет-пулемет Вальтера, автоматически отметил Валентин. Автоматика Вальтера работает на принципе замедленной отдачи затвора, отсюда и этот легко улавливаемый интервал между выстрелами. Здесь с тем же интервалом отдавала труба.

В такт трубе громыхнул лифт. Кажется, шахта лифта чуть ли не примыкала к стене кухни.

Чужие звуки.

Они настораживали.

Так настораживает, вспомнил Валентин, густая душная тишина казармы за секунду до побудки. Ничего еще не произошло, просто где-то на пустом плаце споткнулся разводящий или где-то на кухне дежурный случайно громыхнул черпаком… Самые безопасные, ничем не грозящие звуки… Ничего еще не произошло, но понимаешь, что сну конец…

Прежде, чем пройти в ванную, Валентин распахнул дверь и вышел на балкон.

Высокое летнее, забросанное мелкими облачками, небо.

Солнце, тусклое от летней утренней дымки.

Теплый воздух, нежно пронизанный внутренним сиянием и почти неуловимыми тенями.

Для такого высокого, летнего, пусть даже слегка заволоченного нежной утренней дымкой неба город с балкона выглядел вызывающе плоским. По крайней мере, он ничем не напомнил Валентину те города, в которых ему пришлось побывать за последние пять лет. Он не напомнил ему даже Москву, хотя театр оперы, несомненно, внушал уважение своим чудовищно серым, чудовищно тяжелым рифленым куполом, подпирающим высокое небо.

Валентин опустил глаза.

Сразу под колоннадой театра начинался сквер.

Сквер тянулся до самой площади, где за нежными лапами темных, все еще сохраняющих в себе частицу ночи елей поблескивало под солнцем некое отшлифованное ветрами и дождями свободное розоватое гранитное пространство, занятое абсолютно стандартными, а от того неуловимо мрачноватыми бетонными фигурами рабочих и крестьян. Кто-то из них был с винтовкой. Что держали другие, сверху разобрать было трудно. Впрочем, от фигур исходило такое угрюмое не любопытство, что не возникало особого желания рассмотреть их подробней. От всего этого само розоватое гранитное пространство выглядело гораздо веселей, чем бетонные фигуры.

Всю бетонную композицию Валентин не мог подробно разглядеть еще и из-за темных елей, перекрывающих вид. Кстати, еще рано утром он услышал от таксиста, что в Новосибирске центральную группу бетонных скульптур, возглавляемых вождем революции, местный люд называет мутантами.

«Улица Орджоникидзе? Еще бы! Знаю!.. – кивнул в Толмачево таксист, услышав от Валентина адрес. – Это рядом с мутантами».

И Джон Куделькин-старший в Москве, проводив Валентина во Внуково, выразился примерно так.

«В Толмачево сразу бери такси, – так выразился Джон, – и сразу дуй в центр города. Дуй прямо до мутантов. Так и скажи таксисту – мне, мол, к мутантам. В Новосибирске это звучит как у нас – дотряси до бороды. Юрка в Новосибирске живет рядом с мутантами».

И пояснил:

«Мутанты это скульптуры. Ну, даже не скульптуры, а, скажем так, целое стадо скульптур. Целая толпа, боевой строй, каменный лес, бетонная композиция, – последние годы Джон Куделькин-старший полюбил говорить красиво. – В Новосибирске жить рядом с мутантами почетно. Это почти как у нас – рядом с Кремлем».

И похвастался:

«Юрка у меня теперь большой человек. Было время, не скрою, расстроил отца, служил в органах. Сам знаешь, с взрослыми детьми не поспоришь… Но теперь, Валька, так скажу, одумался Юрка, пошел в рост. Службу в органах бросил, подал рапорт, устроился в большую компьютерную фирму. Условия – любой позавидует. Не то, что мы с тобой, Валька. Росли, не зная, кто мы есть на самом деле… Ну, чемпионы… Сейчас уже бывшие… Всю жизнь в чемпионах не усидишь… Нужно еще что-то. Сам знаешь, что нужно… Не усидишь в чемпионах… Вот и получается, что я теперь просто мясник с рынка. Мелкий торгаш. А кто теперь ты, я даже и не знаю. Раньше знал – бывший чемпион, хороший парень, местный житель села Лодыгино, а теперь не знаю… А вот Юрка вырос. Юрка у меня человек. У него теперь и деньги, и положение. Правда, жены нет. Но это поправимо. В его годы это вполне поправимо. Куда денется?.. У моего Юрки, – с каким-то особенным значением похвастался Куделькин-старший, – везде чисто. Понял? И позади, и впереди чисто. Совсем не так, как у нас с тобой… И вообще, так тебе скажу Валька, мой Юрка умеет играть по правилам…».