Анна Зегерс - Доверие

Только Томас, когда эта девушка опять пошла танцевать — и с кем же, с Томсом, — стеснялся спросить Роберта, как ее зовут. Кто она? Тяжко было у него на сердце. Томс ни на мгновение ее не отпускал. Может быть, это его девушка? Или его жена? В отчаянии он уже готов был спросить Роберта. Но тот опять танцевал с Леной. Они оба думали то, что, наверно, думали многие пары. Мы муж и жена. А что такое ссора? Налетело немножко пыли, и все. Наша жизнь лишь сейчас по-настоящему начинается.

Одни, потом другие бросили танцевать. Окружили Томса и девушку в красно-коричевом с блестками. Улыбаясь, смотрели на них. Хлопали в ладоши.

Когда Томас уже сидел между Робертом и Леной, нехотя потягивая через соломинку фруктовый сок, девушка вынырнула совсем близко. И пошла между столиков к столу Роберта. Одно мгновение она неподвижно стояла перед глазами Томаса, высоко вскинув голову с мерцающими золотисто-каштановыми волосами. Потом проговорила:

— Скажи-ка, Томас, неужто ты и вправду меня не узнаешь? Оттого, что я не заплела косы сегодня? Или ты не желаешь со мной танцевать? — Глупейшая мысль пронеслась в голове Томаса: на ней платье бедняжки Эллы. Роберт расхохотался.

— Он правда тебя не узнал, Тони.

— Неужели? — Тони чуть-чуть улыбнулась. Она никогда не улыбалась во весь рот.

— Можете переночевать у нас, — сказал Роберт, — мы оба в числе устроителей праздника. И все равно должны оставаться, покуда не уйдут последние гости.

— Еще дольше, — вставила Лена. — Надо будет помочь уборщицам. А ты, Роберт, верно, прямо отсюда пойдешь на завод?

Может быть, они это только так сказали, чтобы обеспечить ему и Тони несколько счастливых часов? Томас подумал об этом много позднее, а может, и вовсе не подумал.

Эльза крепко спала. Возможно, она и слышала что-то сквозь сон, но решила, что вернулись родители. Радость жужжала вкруг Томаса, как пчела в летний день, хотя его безбожно клонило в сон.

И вдруг он вскочил. Рука его была свободна. Он лежал в постели один. Тони сидела у окна. И плакала. Когда Томас прижал ее к себе, стал расспрашивать, она заплакала еще горше. И ничего ему не отвечала. Он сцеловывал слезы с ее щек. Она успокоилась, взяла себя в руки и заговорила, поначалу тихо, потом с горячностью.

— Ведь это же дурно, что мы здесь вдвоем? Да, дурно, очень дурно. И что любим друг друга как сумасшедшие, и счастливы, и оба одинаково радуемся, только радуемся, и ничего другого для нас не существует.

— Нет, это хорошо, очень хорошо, — говорил Томас и гладил, все гладил ее теплые волосы, — мы с тобою вместе навсегда, наконец-то мы поняли, что нам нельзя разлучаться. Разве это нехорошо?

— Хорошо, — согласилась Тони, — я уж давно знала, что так будет. Но сейчас все уже всерьез, я хочу сказать, именно сейчас такая радость, именно сейчас, и мне больно от этого, и я думаю — нехорошо мы поступаем.

— Чем нехорошо? Отчего тебе больно?

— Из-за Хейнца. Он в тюрьме. А мы с тобой встретились и о нем не вспоминаем.

— Да, твоего Хейнца засадили. Но он наверняка уже на свободе. Хейнер Шанц объявился. Видно, совесть заела, понял, что загубил его молодую жизнь. Это ведь Шанц ударил Штрукса.

— Нет, — воскликнула Тони. — Хейнца так быстро не выпустят. Даже если он и не трогал Штрукса. Следователь ведь берет под сомнение любую мелочь, любое слово, даже любую мысль, вот так и выяснилось, что Хейнц много в чем виноват. Ах Томас, если покопаться, то кто же из нас не виноват в том или этом? А кому, скажи на милость, не приходила в голову злая мысль о том или этом? Кто косо не поглядывал на другого? Не сердился из-за каких-то там историй на заводе? Даже мы с тобой, уж жизнь, кажется, готовы отдать за общее дело, а и то, случается, скажем недоброе слово, если что не по нас. Они дознались, что Хейнц забастовал одним из первых, а еще раньше подстрекал к забастовке своих товарищей. Он сидит в тюрьме. И страдает, хотя Хейнер Шанц и заявил, что виноват он. Конечно, это хорошо с его стороны, очень хорошо. Но у Хейнца все равно жизнь испорчена.

— И потому нам с тобой нельзя быть вместе? — возмутился Томас. — Потому и наша жизнь должна быть испорчена? Не реви, пожалуйста. Ты, видно, любишь Хейнца и не можешь его позабыть.

— Почему ты говоришь мне такие слова в первое же утро? Сейчас даже еще не утро. И ты отлично знаешь, что я люблю тебя и больше никого на свете. И даже не думаю о том, что ты путался с Линой и еще с этой девчонкой, которая причинила тебе столько горя и неприятностей. Все об этом говорили, а я их не слушала. Никогда я не думаю о том, что у тебя было с другими. Потому что, с тех пор как тебя хорошенько рассмотрела за столом у нас дома — ты тогда помогал Роберту готовиться к экзамену, а потом перебрался к нему в чулан, — я только радовалась, что ты живешь со мною под одной крышей.