Анна Зегерс - Доверие

— Как чужие, со схожими взглядами в тех случаях, когда у нас или где-нибудь в мире происходит нечто чрезвычайное. Но, по правде говоря, и тут наши взгляды не всегда совпадают. Лина никогда уже не будет чувствовать себя со мной уверенно и непринужденно. И вот что я хочу еще тебе сказать, Боланд, наверно, мы совсем друг другу не подходим. Лина и я. Как нам казалось год назад. Что-то встало между нами. Возможно, тут моя вина, но все равно мы бы разошлись. Из-за какого-нибудь пустяка. И без моей вины. Не в этот раз, так в следующий. Лучше уж нам так и оставаться — врозь.

Боланд чувствовал, что Томас не расположен продолжать разговор на эту тему. И потому сухо сказал:

— Ладно, я передам куда следует твое заявление и рекомендацию. Думаю, все будет в порядке.

Дома, у фрау Эндерс, Томас объявил:

— Теперь я могу больше платить вам, может, вы сумеете обойтись без второго жильца. На эльбский завод я больше ездить не буду. А значит, мне Герлиху платить не придется. Это же временное было пристанище. На эльбском сейчас все равно полная неразбериха. Я даже не знаю, там ли еще мой профессор, Винкельфрид. Многих оттуда перевели, подозревают, что они участвовали в беспорядках. А кое-кто сам смылся. Я буду ходить только к Ридлю на вечерние курсы. И по вечерам мне придется много заниматься. Хорошо бы мне остаться одному в комнате.

Тони прислушалась. Она ела медленно. Рука ее лежала на столе. Глаза были опущены.

Томас, решив не откладывать дела в долгий ящик, сразу после смены поехал в Гранитц. Ридль посоветовал ему, пока еще не собралась вся группа, переговорить с преподавателем, который будет руководить его заочными занятиями.

Здесь я должен был жить, думал Томас, проходя мимо длинного кирпичного здания, видимо, Высшего технического училища.

И вдруг, словно кто-то крикнул ему: немедленно прекрати, слышишь! — Томас взял себя в руки. Ты что брюзжишь и злишься, точь-в-точь как Янауш. Ты же другой, ничего в тебе нет от Янауша, и никогда ты таким не будешь. Ты не жалок, не озлоблен, ты совсем другой.

В эти часы на улице и в училище народу было мало. Разыскивая комнату номер такой-то, он бегал вверх и вниз по лестницам и по коридорам. Изредка останавливался, прислушивался к неясному, доносившемуся из классов гулу, к молодому голосу, казавшемуся ему то нахальным, то слишком робким, к уверенному голосу преподавателя. Потом услышал обрывок объяснения, формулу, которую знал, обрывок ответа, не поймешь — решительного или робкого. Мысль, которую он высказал Боланду и которая в Гранитце вновь пришла ему на ум, когда он проходил мимо кирпичного здания, готова была вновь целиком завладеть им. Ему понадобилось недюжинное усилие, чтобы раз и навсегда от нее отделаться.

Тут в глаза ему бросился седоволосый юркий человек, тоже разыскивающий какую-то комнату. Когда он торопливо проходил мимо окна, затылок его взблескивал от солнечного света. Томасу этот человек вдруг показался знакомым, хотя он видел только его спину. В конце концов они остановились перед дверью, которую оба искали. И рассмеялись, узнав друг друга.

В приемной Томасу пришлось ждать. Рихард Хаген долго беседовал с Эвертом.

Эверт, правда, сразу же сказал, когда Томас наконец вошел к нему: «Да, Ридль говорил мне о вас», — но он был явно утомлен, голос его звучал устало, и глаза были усталые — от букв, цифр, от человеческих лиц.

Томаса приятно удивило, что Рихард Хаген дожидался его в приемной, чтобы вместе ехать домой. В купе он видел совсем рядом такие знакомые издали и такие чужие вблизи черты бледного лица. Рихард тоже внимательно смотрел на Томаса серо-голубыми глазами, с удивительно волевым взглядом. Никогда прежде Томас не думал, что такой взгляд может красить человека, до глубины души волновать того, кому он предназначен.

В пути Томас спросил:

— Ты тоже будешь учиться на заочном? И те же задания выполнять?

— Не совсем те, что ты. Но многие из них.

Услышав этот ответ, Томас рассказал ему:

— Когда Роберту Лозе, твоему другу, пришлось сдавать экзамены на курсы инструкторов — а как он на эти курсы стремился, — я дни и ночи просиживал с ним над книгами. Ему поначалу не разрешали стать тем, кем он хотел быть. Не знаю, Рихард, известно ли тебе, что многие наши ребята, отличные парни, с первых дней были с нами и понимали, как Роберт надрывается, обучая их среди хаоса и развалин, они-то и вступились за Роберта: да, этот должен стать учителем. Нам такой и нужен. Я сам тогда только кончил школу и старался помочь ему. Чтобы стать инструктором, Роберту много пришлось одолеть. Тебе тоже придется. Ты ведь давно школу кончил и многое перезабыл. Страшно даже подумать, что ты с тех пор перенес — нацистов, войну в Испании, концлагерь, все, что только может перенести человек. А теперь тебе придется школьную премудрость вспомнить.