Анна Зегерс - Доверие

Как случилось, что она на прошлой неделе первой почуяла беду и побежала на свой старый завод предупредить, никто толком не понимал.

Альвингер, казалось, не замечал Хейнера, который продолжал искоса смотреть на него. Знает Альвингер что-нибудь? О чем-нибудь догадывается? Скажет ли наконец об этом?

Но Альвингер уже кончил. А когда вытащил платок, из кармана выпала и бумажка с наброском надгробной речи.

Между Ульшпергером и Рихардом Хагеном существовала договоренность — выступать будет Ульшпергер. Оба не знали Эллу Шанц, не знали ее и в бытность Эллой Буш. Теперь Рихард с удивлением слушал, что говорит Ульшпергер и как он говорит:

— Порою, сами того не зная, мы оказываемся в неоплатном долгу перед скромным человеком. И вот все мы, весь завод, вся страна в долгу перед Эллой. Если бы она не погибла, если бы не было свидетелей ее гибели, мы ничего бы не узнали о ее поступках. Скромно, тихо принесла она себя в жертву, не потребовав с нас ни расписки, ни долгового обязательства. Это было бы, думается мне, несовместимо с ее природой.

В его словах слышится что-то, подумал Рихард, чего я никогда не замечал за ним. Хорошо, что говорит он, а не я. Как просто и ясно он все это сказал.

В последние дни и ночи, между гибелью Эллы и ее похоронами, горестные мысли одолевали Рихарда. Правда, он одержал верх, лучшая часть коллектива одержала верх. Танки вводить не пришлось. Ульшпергер ни слова не проронил о том, что Рихард оказался прав. Забастовки они не допустили. Без танков. Без войск. Изнутри. Рихард так и говорил в кабинете Ульшпергера. В будущем это окажется счастьем для нашего завода. Но мысль эту никто не высказывал вслух, ибо она ежедневно и ежечасно проступала в их труде.

Оставаясь один, Рихард мучился своими думами. В конце концов все кончилось хорошо. Но почему до этого дошло? Чем так глубоко были уязвлены наши люди? Подпали под влияние врагов — внутренних и внешних? Может быть, я сам виноват? Конечно. Но в чем моя вина?

И тут же в глубине его души, еще здесь, на кладбище, тихо, но настойчиво прозвучал ответ: ты был далек от них. Ты мало знал. О жизни этих людей, об их работе.

Ответ, неотвратимо вытекающий из самого вопроса. Рихард совсем обессилел.

Вдруг, ко всеобщему удивлению, раздался женский голос, заговоривший от чистого сердца, звонкий и нежный. Трудно было поверить, что Лидия Эндерс, слывшая беспомощной и робкой, так серьезно, так верно заговорила от имени девушек и женщин.

Элла вселила в нее мужество. Она, Лидия, после гибели мужа жила точно в полусне. А Элла взяла ее с собой на электроламповый завод, терпеливо показывала ей, что надо делать. Поначалу Лидия попала в упаковочный цех и сразу подумала: мне здесь не справиться, я все лампы перебью. А Элла ее подбодрила, ласково улыбнулась ей — «слово даю, ни одной не разобьешь». И потом она часто ее поддерживала. Все, что случалось в жизни, в расколотой Германии, во всем мире, все, все объясняла ей Элла.

— Теперь я твердо стою на собственных ногах, — закончила Лидия, — что верно, то верно, но без Эллы мне все равно будет трудно жить. Прощай, дорогая Элла!

Кто-то подтолкнул вперед Хейнера, дал ему в руки лопату с землей. Хейнер не понимал, чего от него хотят, кто-то тряхнул его руку — пусть он бросит первую лопату земли.

За ним к могиле стали тесниться другие; они кивали, словно провожая поезд, который уходил в глубь, под землю.

Лидия с Тони рука об руку ушли первыми. Старики Эндерсы, вернувшись много позднее, рассказали о странном происшествии на кладбище. Никто не заметил, что среди множества чужих людей, там собравшихся, был Бехтлер. Да-да, Бехтлер. Который тогда удрал со всеми, а теперь будто бы приехал на монтажные работы в Прамек. Из Западной Германии прислали группу рабочих монтировать оборудование, купленное в Хадерсфельде, но не у Бентгейма. Народная полиция арестовала Бехтлера. Он приехал по подложным документам, и кто-то на него донес. Бехтлер, когда его везли в город, орал: «Что вам от меня надо? Да, я приехал сюда, хотел видеть Эллу, у вас и это за грех считается? И я только мельком видел ее живую, из-за этого и ехать не стоило, а потом уже в гробу. Чем я виноват, что тут затесалось семнадцатое число? В Хадерсфельде я правдами и неправдами примкнул к монтажникам, чтобы приехать в Прамек. Поближе к Коссину. Эллу, Эллу я хотел увидеть. А до семнадцатого мне и дела нет. Мне Элла была нужна. Вот я и приехал сюда на монтаж. Отпустите меня, черти проклятые!»

Так кричал Бехтлер. А люди говорили: «Кто ему поверит!»