Витомил Зупан: Левитан [Роман, а может, и нет]

Надзиратели не обращают на меня никакого внимания, я зажигаю сигарету, как нормальный человек. Конечно: все ценности изменились, любая вещь для меня иная, нежели для человека на свободе.

Внутренняя свобода у меня есть, но нет внешней простоты. И эти две вещи люди постоянно путают. Может, в этом сокрыта громадная политическая проблема?

Я прибыл в замок, знаменитый со времен крестьянских бунтов, теперь он был переделан в тюрьму получше — больше свободы, больше свободы передвижения, больше прогулок, несколько улучшенное питание, и меньше измывательств, для меня почти никаких.

Я попал в камеру с приятными сокамерниками, двое нар в два этажа, я был четвертым жителем. Два письменных стола, за одним — известный ученый, другой стал моим. Удивительный вид из замка на поля, леса и горы. Я медленно начинал верить в развитие.

Нас называли помещиками, хотя мы были потомками крепостных. Диалектика.

У сокамерников уже было достаточно интересных книг и бумаги для письма целые папки. У них были чернила и перья. Меня смущала только вонь параши, стоявшей за профессорским столом. Но ни один рай не абсолютен. Впрочем, я бы охотней согласился на змею, чем на запах свежего дерьма, смешанный с праароматом старой параши, но не будем мелочными.

Естественно, перемена воздействует на человека несколько дней, а потом эффект ее уходит. Я сдержанно ждал, чтобы во мне улеглось первое впечатление. Не говорить слишком много, не таращиться слишком много, не размахивать руками чересчур. К любым изменениям в тюрьме следует приближаться совсем медленно, если арестант не хочет опозориться. Не хвалить еды… и все прочие правила неписаного арестантского кодекса нужно уважать.

Нет, когда запели первые птицы утром, мне показалось, что эта весна все-таки совершенно иная, чем прежде. И не только потому, что спустя долгое время я опять слышал чижика, щегла и зяблика.

Мне вернули кучу записок, которые были мне нужны для работы. Я начал анализировать человеческую мысль в истории, составлял труд о досократиках, а потом от Сократа до Средневековья и пытался протянуть нити до современности. При этом я использовал психологию, которую я еще не проработал до конца. Итак, я написал «Анатомию чувств» и «Введение в анатомию сознания». В набросках у меня уже было составлено введение в общее человековеденье и введение в теорию познания. Потом я бросился на проработку логики, что позднее привело меня к «Теории абстрактных линий».

Между этим я страстно изучал физику. Я вновь взял в руки ученых до Эйнштейна — Герца и Лоренца — и потом проработал обе книжечки о теории относительности. На основе этого я выстроил труд «Principia naturalia » [79] «Естественные принципы» (лат.). , где попытался определить законы отзывчивости и самовысвобождения человеческих инстинктов и взаимных трансформаций сознания в инстинктивность и наоборот. Потом я также обработал сознание от восприятия до мысли, где больше всего занимался проблемой времени и пространства как психологических феноменов, которые Эйнштейн должен был исключить из физики как «темные концепты», неизбежно, и я (простите за нескромность) также установил, что «X в пространстве» означает наше представление, а «X во времени» — наше чувственное восприятие (где «X» означает некий объект представления или ощущения), и то и другое должно совпасть в нашем переживании.

Теперь я должен был вернуться в античность. К юности европейской мысли, исследовать себя самого как подопытного кролика, как развивалась жизнь во мне — от ребенка и дальше, — и как сегодня рождается какая-либо мысль во мне. Из-за этих размышлений я должен был опять вернуться к логике и обнаружил, что все мышление действительно диалектично, как учит ряд школ от Аристотеля и дальше: тезис, антитезис и синтез обоих. Я установил, что большинство школ просмотрели еще одну диалектическую возможность: Тезис А, тезис Б и синтез обоих.

Этот недостаток, возможно, увел марксизм в разработку «классовой борьбы» всегда и любой ценой. Для синтеза вовсе не является необходимостью то, что получается из спора обоих предыдущих тезисов. К тому же я установил, что чаще всего в развитии мысли тезис А является некой абстракцией, а тезис Б — конкретизацией. Работая в этом направлении, я ужаснулся, какой глупости нас учили в школе. Все эти прилежные добрые мудрецы о чем-то размышляли и пустословили. К чертям их! Никто не заметил, как развивалась мысль античной цивилизации. Поэтому и дальнейшее развитие до сегодняшнего дня никому не понятно. Поэтому-то и не умеют предвидеть, к чему это развитие приведет завтра. А я это просчитаю, по крайней мере — для себя, и мне все равно, будет это интересовать кого-нибудь уже сегодня или нет.