Геннадий Прашкевич - Пожить в тени баобабов

– Почему приехали? – удивился Валентин.

– Тупик. Дальше дороги нет. Если мы подъедем к воротам этого учреждения, нас увидят. Мы приехали, Валя. Дальше нельзя. Видишь указатель? Если наш указатель утверждает, что впереди тупик, значит, впереди действительно тупик. У нас всегда так.

– А что это за учреждение?

– «Карл-Хайнц Хольман».

– А понятнее?

– Похоронное бюро.

– Похоронное бюро!?

Хунгер недоуменно пожал толстыми плечами:

– Люди смертны, Валя. Это нужное заведение. Эти люди, за которыми мы увязались, въехали во двор похоронного бюро. Мы не можем поступить так же. Возникнут вопросы.

Похоронное бюро.

Валентин вспомнил: у него в кармане телеграмма, адресованная Николаю Петровичу. Его секретарша просила передать телеграмму из рук в руки. А он совершенно забыл о телеграмме.

Валентин вытащил бланк и попросил:

– Ёха, переведи.

– «Комбинат спецобслуживания. Господину Шадрину, – перевел Хунгер. – В соответствии с заключенным соглашением подтверждаем возможность принять представителей для перевозки в Санкт-Петербург тела скончавшегося в Германии гражданина России Уткина. Карл-Хайнц Хольман».

Точное попадание.

Уткин…

Сема Уткин, тот самый Сема, народный маршал, о котором не раз рассказывал Серега и с которым он собирался в командировку за кордон… Возможно, что и ключ к долголетию Серега подбирал вместе с народным маршалом. Возможно, что и пожить в тени баобабов они мечтали вместе… Вполне, вполне возможно, судя по их неожиданной и весьма преждевременной смерти… Она-то, смерть, наконец, и связала их окончательно…

Валентин поежился.

Серьезный банк… Большое Дело… Крематорий… Теперь похоронное бюро… Ему ли докапываться до скрытых связей?…

Он остро почувствовал свою беспомощность.

– Что теперь? – спросил Хунгер.

– Ёха, ты мне веришь?

Хунгер ухмыльнулся, утирая платком багровую шею:

– Ты чемпион.

– Тогда подожди. Подожди совсем немного. Это важно. Я уверен, что ждать нам придется совсем немного. Паром вечером уходит обратно в Питер, эти люди обязательно должны вернуться в Питер этим же паромом. Они не могут пробыть в похоронном бюро долго. Давай подождем. Похоронное бюро не ресторан. Очень скоро они отправятся обратно в порт.

Хунгер добродушно хохотнул:

– С тобой никогда не скушно, Валя.

И подтвердил:

– Я же сказал, что нам по дороге. У меня еще есть время. Раз это тебе нужно, мы подождем.

И похлопал Валентина по спине:

– Жаль, Валя, я тогда не добрался до тебя в Осло!..

«Семерка» цвета мокрого асфальта тормознула за металлическими коваными воротами, за «семеркой» осторожно вкатился в просторный пустынный двор чернильно-черный микроавтобус Коляки.

– Поосторожнее, чурка!

Коляка нервничал.

На турка, подметающего двор аккуратной метлой, похожей больше на весло, чем на метлу, Коляка мог бы и не кричать. Обыкновенный спокойный турок-мусорщик с метлой в руках, украшенной номером. К тому же турок все равно не понимал ни слова по-русски, только улыбнулся искательно.

Это и нужно было Коляке.

Он хотел не просто оправдаться за опоздание, он хотел выказать Николаю Петровичу свою полную преданность.

– Видите, Николай Петрович? Чурка он и есть чурка. Совсем не понимает никаких человеческих слов.

Николай Петрович улыбнулся.

Таких, как его Коляка, тысячи. Таких, как его Коляка, сотни и сотни тысяч. Если быть точным, таких, как Коляка, в России миллионы. Что им прикажут, то они и сделают. Совсем как этот турок. Правда, в отличие от приученного к порядку турка, хорошо выпестованного немецкими хозяевами, такие работнички, как Коляка, а таких в России большинство, если их не проконтролировать, могут и оплошать. А турок…

Что турок?…

Турок, в отличие от Коляки, всегда аккуратен, он знает свое дело. Турку есть за что держаться. Хотя бы за ручку этой своей пронумерованной метлы, похожей больше на весло. В отличие от Коляки, родившегося в бардаке, живущему в бардаке и привыкшему к каждодневному бардаку, поскольку ничего другого он никогда не видел, этот турок отлично понимает, что может существовать только при немецком порядке.

Николай Петрович вдруг вспомнил известный стишок из школьной хрестоматии.

Юрий Владимирович, бывший шеф Николая Петровича, человек, которого за глаза так и звали – Большой Шеф, был человеком неординарным. Карая поэтов за их глупые диссидентские штучки, порой весьма жестоко карая, награждая их психушками и высылками, он, как бы по закону компенсации, любил поэзию. Искренне любил. Более того, сам писал стихи. В госбезопасности это хорошо знали. Считалось приличным и даже правомерным шикнуть к случаю в неофициальной обстановке, припомнить что-нибудь этакое. Глядя на других, не желая выделяться, выглядеть белой вороной, Николай Петрович тоже проштудировал хрестоматию для педвузов. Чем он хуже других?