Геннадий Прашкевич - Русская мечта

– А сколько этажей, если они до самого неба?

– Есть такие, что под семьдесят.

– Высоко, – признал Гриша и безмерно зауважал Семина. – Ты только не забудь, ты за банку оставь двадцать копеек. – Уважительно плеснул Шурке в стакан, но Шурка, глянув н Семина, плаксиво сморщился:

– Ой, вырвет.

– Да ну, – Зазебаев тоже глянул на Семина. – Ничего он не вырвет. Свой.

– Пей, – кивнул Семин. – Сейчас поедем.

– Куда?

– В Лозанну. Ты теперь на меня работаешь.

Шурка долго молчал. Потом выпил, понюхал грязный рукав, зажмурился. Но свет перед его глазами на этот раз не погас, все же не самогон – «Хеннеси». Недоверчиво поводил перед глазами рукой.

– А дед Егор отпустит?

– А мы и деда возьмем в Лозанну.

Семин был полон великодушия. Пусть сидит дед себе на завалинке.

Специально сделаем завалинку при гостинице, как в Рядновке. Чтобы не отвык. Ну, сауна там, тайский массаж, всякое такое. Опытные девочки быстро вернут Шурку к полноценной жизни. Даже деда вернут. Семин со страхом разглядывал некрасиво жующего старика.

– Да нет, не поеду, – ровно ответил Шурка.

Семин молча махнул разом полстакана, сунул горящее лицо в ведро с водой. Занюхивая «Хеннеси» рукавом от Армани, спросил с нотками бешенства в голосе:

– А если с Гришей? С Зазебаевым? Если обоих возьму? Поедешь?

– В цирк их там, что ли? – не выдержал молчавший до того юрист. – Или на скотный двор?

– Эй, Шурка! Ехать надо. Здесь помрешь.

– А то! – согласился Сакс.

– Как ты вообще попал в Рядновку?

Шурка выпил.

Вопросы Семина до него не доходили.

Закурил, закашлялся тяжело. «У меня почки отбитые».

Гриша Зазебаев тоже снизу глянул на Семина. Сильно перекосило Гришу от крепкого коньяка, но богатую закуску не трогал. Боялся привыкнуть. Только покашлял с уважением: «Слышь, Андрюха. Мне Шурка рассказывал, что у тебя вроде как крыша ехала?» Добавил с невыразимым сочувствием:

– Как сейчас-то?

На четвертый день позвонил Большой человек.

Ничего особенного не сказал. Просто поинтересовался: «Когда улетаешь?»

Получив ответ, поинтересовался: «Как губернатор? Прояснил позицию?» – «Ну, ему бы еще не прояснить! После уголовного дела, выдвинутого против незаконной скупки акций сотрудниками КАСЕ, губернатор во всеуслышание заявил, что у областной власти нет никаких оснований менять руководство „Бассейна“, ломать сложившиеся принципы управления. Падла, конечно, но повел себя правильно».

Развернул газету.

« Открытое акционерное общество «Бассейн» уведомляет всех акционеров, органы государственной власти и местного самоуправления, а также всех заинтересованных лиц о том, что Федеральный районный суд общей юрисдикции по делу 3-1470/04 вынес определение:

– запретитьконсорциуму КАСЕ, его органам, акционерам, другим заинтересованным лицам, органам государственной власти и местного самоуправления совершать действия, связанные с исполнением решений, принятых на внеочередном собрании акционеров, а также исполнять все без исключения приказы, распоряжения и указания органов, избранных на указанном собрании ».

Семин бросил газету и спустился на террасу.

Вышколенные девчонки тут же выставили на стол бутылку «Бисквита».

– Лимон, Андрей Семенович?

Он кивнул.

Благушино лежало по длинному берегу, подпертое с запада сизой стеной тайги.

Светлая вода, пуская водовороты, расплавленным стеклом скользила мимо затопленной металлической баржи, лежать которой на дне оставалось совсем недолго. У берега у недействующей заправки чадили три буксира. Какие-то люди расчищали пожарище на берегу.

– Поаплодируем? – спросил он одну из девчонок.

Девчонка изумленно вскинула бровки, но послушно похлопала в ладошки.

Сразу видно, что никогда не читала злобных статей известной журналистки Полины Ив а новой. Левой рукой Семин обхватил девчонку за бедра, подтянул к себе и долго смотрел на тонкие руки, которыми девчонка испуганно отталкивала его – трогательные, тонкие руки. Черт знает, что происходит в мире. Только что, не зная того, эти руки аплодировали итогу, подведенному Семиным.

Ах, Шурка…

Томило сердце.

Из Рядновки тогда они с Золотаревским вернулись под утро.

Ни одной звезды, сырость. Катер двигался по каким-то понятным только пьяному Ваньке Васеневу приметам. Несло ледяной тиной, бездонной тьмой омутов. Ветерок в невидимых кустах подвывал, как тоскливый Шуркин саксофон. Никак не забывалась картина: Гриша Зазебаев в беспощадно освещенной котельной смотрит на Семина, как тупое смиренное животное. Если такому сказать, что Вселенная расширяется, он даже не замычит. Ну, может, испытает смутное животное беспокойство: как дотопать до стены, под которой полежать можно?