Владимир Кулаков - Последняя лошадь

Через несколько часов этот мост тоже будет разведён…

Сегодня Дворцовый был словно чужим. Внизу чёрным потоком кипела Нева. Пашка наклонился над перилами. Чернота притягивала, звала. «Мгновение, полёт, и муки кончатся…» Чёрный экран воды рисовал мутные образы отца, уход в вечность мамы, пьяную тётку. Чёрным пожаром полыхали кадры измен Валентины. Среди этого наслоения жгущей боли спасительным компрессом всплыл образ Захарыча. Сердце защемило: «Деда только жалко, а так…»

– Замеча-ательный день сегодня! – Пашка почувствовал лёгкий удар по плечу. Женский голос за спиной был полон радости жизни. Жарких вздрогнул и снова ощутил холод стального парапета моста.

– Да уж… – грустно выдохнул он облачко пара, не поворачиваясь.

Закутанная по глаза в вязаный шарф девушка зябко повела плечами. Потом с какой-то странной радостью продолжила:

– То ли чай пойти выпить, то ли повеситься!..

Пашка невольно улыбнулся. Его одиночество было бесцеремонно прервано.

– Хм, смешно… Неплохо придумала.

– Дарю! Но это не я, это Чехов! Живи!.. – девушка ещё раз по-приятельски хлопнула Пашку по плечу и поспешила дальше. Они даже не увидели лиц друг друга…

Валентина пришла ближе к полуночи уставшая, осунувшаяся и какая-то враз постаревшая. Инна Яковлевна встретила её глазами, полными сочувствия, жалости и любви.

После сегодняшнего развода в её внучке явно шла борьба. Внутри, видимо, что-то догорало прежнее и зарождалось новое. В её взгляде появилось неведомое доселе. Она вдруг стала совсем взрослой женщиной. Инна Яковлевна видела такой свою внучку впервые и была встревожена не на шутку. Отношения у них всегда были более чем доверительные. По сути, Валентину воспитала она, родной матери было некогда…

– Валюша! Что будем делать? Ты понимаешь, что твоя жизнь медленно, но уверенно летит под откос?.. Разве так можно с людьми, девочка моя! Ты же предала дружбу! Свою любовь! Ты предала Пашку! Он же невинное дитя! Как же ты жить будешь дальше?..

– Хм, под откос или в откос, родная, не страшно! Ну, обожжёт тело словно крапивой – дело привычное, жить будешь. Лишь бы не за откос…

– Ну что ты за человек такой! Что значит – «за откос»?

– Не обижайся, любимая! В цирке, как и в жизни, тоже есть свои откосы. Правда, правда! Ты видела – в нашем с папой воздушном полёте над манежем висит страховочная сетка. От неё по бокам идут вверх два продолжения – те самые откосы. Они нужны для того, чтобы сорвавшийся гимнаст не упал с высоты на зрителей…

Валентина подошла к окну, пригасила свою болезненную полуулыбку, которая всё это время не сходила с её губ, и, задумчиво глядя в ночь, как бы сама для себя, продолжила.

– Дело бывает дрянь, моя бесценная, если после плохо исполненного трюка ловитор хватает тебя только за одну руку и не успевает выбрать второй. Тогда ты летишь, хм, не «под откос», а в сторону – за… сетку… – Валентина повернулась и устало присела к столу.

Инна Яковлевна захлопотала с ужином.

– Спасибо, бабушка! Я сыта. У мамы что-то там ели… – она приложила руки ко лбу и замерла. Потом тряхнула каштановым великолепьем густых волос и неторопливо повела разговор:

– Я сегодня много бродила по нашим с Пашенькой местам. Вспоминала, думала, рассуждала. Цирк заставляет думать! Он делает людей не только непоседами, но и философами. Представляешь, хорошая моя, твоя беспутная внучка – философ!

Валентина попыталась улыбнуться, но ей это плохо удалось. Её красивые губы искривила скорее судорога, нежели улыбка.

– Мой папа, как ловитор, надёжнее самых надёжных, хоть и с порванными мышцами. Надо будет, поймает и мешок с песком, не то что любого вольтижёра. Никогда никого не выпускал из рук, как бы к нему косо-криво не приходили после трюка и как бы ему в этот момент не было больно! За это его уважают цирковые и до сей поры любит моя мать… Я, видимо, то и дело проверяю своих сиюминутных «ловиторов». Мне любопытно, кто из них кто? Это, наверное, игра. В детстве не наигралась в куклы – ты помнишь, они мне были неинтересны. Теперь вот доигрываю в живых людей. Играюсь в жизнь… Что такое Жизнь, по-настоящему понимаешь только там, на мостике, под куполом, когда стоишь на носочках и держишь в вытянутой руке гриф трапеции. А любовь… Любовь как двойное сальто – никогда не знаешь, чем закончится: то ли благополучно придёшь в руки к лови-тору, то ли полетишь вниз. Обиднее всего – если в самый край откоса, где страховочная сетка уже заканчивается… Я, честно, немного запуталась, бабушка! Заигралась. Потеряла ориентиры – не понимаю где купол, где манеж, где небо, где земля. Где начинается и заканчивается страховочная сетка… Я крепко виновата. Знаю. Пашку верну! Обязательно. Никому его не отдам! Он – мои спасительные откосы. Мой настоящий ловитор!..