Владимир Кулаков - Последняя лошадь

– Никита! Может, по десять капель?

– А ты, «Мукасей», гарантируешь, что всё снял как надо? Без брака и ещё какой-нибудь там херни?

– Обижаешь, начальник! Не в девочках ходим! Замужем не первый год…

– Ну, тогда, дорогой мой, сегодня можно и по сто! За его Величество – Ка-адр!..

Съёмки на натуре закончились и продолжились в павильоне «Мосфильма». Там уже стояли смонтированные декорации интерьера старинного особняка, разбитого выгородками на многочисленные комнаты.

В павильоне витал запах свежеструганных досок, красок, столярного клея и ещё чего-то невидимого и волнующего. Так пахнут новые декорации в театре перед премьерой. Всё это смешивалось с медовым ароматом восковых свечей, киношным дымом и разноголосыми духами героинь. Свет древних дигов, современных дуговых софитов и специальных киносъемочных прожекторов, которые включали то попеременно, то вместе, выжигали сетчатку глаз и завораживали таинством происходящего. Телескопическая рука крана, на которой восседал кинооператор, в молочном тумане парила над массовкой. Режиссёр заглядывал в специальный объектив, вымеряя будущий кадр. Всё время говорили на каком-то птичьим языке. То и дело слышались непонятные слова и команды. Оператор вопил про какой-то баланс белого и тут же по-чёрному ругал установщиков света. Кого-то подпудривали, кого-то искали, поминая родную мать отсутствующего, кто-то оправдывался перед помощником режиссёра. Где-то стучали молотками, пилили, подправляя выгородки. Царила неуправляемая, на первый взгляд, суета. Пашка несколько оробел. В цирке всё казалось много понятней и проще…

– Сейчас будет мой эпизод. Не ревнуй, любимый, меня будут целовать! – Валентина стрельнула из-под подведённых ресниц зеленными призывными брызгами, ослепительно улыбнулась и наигранно стыдливо прикрылась раскрытым веером, оставив только свои кошачьи глаза. В бальном платье прошлого столетия, в блистающих киношными бриллиантами подвесках, таком же ожерелье и умопомрачительном декольте, Валентина была восхитительна и неотразима! Пашка невольно сглотнул слюну и потянулся к её лицу.

– А вот этого, мил человек, делать не надо в павильоне! Вы не в цирке! Валя! – строгим голосом обратилась к ней мать. – Думай о съёмках и о роли, а не о небесных кренделях! Что скажут Никита Сергеевич с Вячеслав Михалычем!..

Мать в этом фильме играла одну из главных ролей: то ли какую-то графиню, то ли помещицу – Пашка в этом не разбирался. Эпизод назывался «На балу». Выглядели все соответствующе.

– Мамочка! Как же мне не думать о небесных кренделях, я же – воздушница! А потом, ну чего там играть! Господи! Играю саму себя – такая же сучка!..

Мать Вали, скуксив носик, обмахнулась веером и зашуршала платьем в сторону площадки, где готовились к съёмке. Пашка расслышал недобрый шёпот удаляющейся известной актрисы: «О, господи! Ну и нравы!..»

– А сама-то!.. – Валентина проводила мать долгим взглядом, посмотрела на Пашку и впилась в его губы своими губами.

– Ну, что, о роли я, кажется, подумала, даже, вот, порепетировала – всё как хотела мамочка! Я готова…

Раз за разом снимали новые дубли этого эпизода. То и дело что-то не получалось. То пары сталкивались в танце, то с кого-то слетал парик, то главные герои вываливались из кадра, то их перекрывали. Духота стояла в павильоне немилосердная. Атмосфера тоже накалялась. Режиссёр сдержанно психовал, не понимая, чего тут сложного – отснять несколько метров плёнки, и пил бутылку за бутылкой минеральную. Оператор в который раз вопил на световиков, что те проморгали направить куда-то там какой-то отражатель и у него «творилась какая-то хрень с тенями»…

Для Пашки весь этот гомон был непонятен. Как из подобного хаоса потом рождался фильм, он с трудом представлял.

Наконец дошла очередь и до Валентины. Ей обозначили разметку площадки, объяснили хронометраж действия и сверхзадачу игры. Валентине предстояло покружиться в вальсе с главным героем, не сводя с него влюблённых глаз, остановиться и отдаться в сладострастном поцелуе.

Окружающая танцпол массовка замерла в ожидании команды. «Бал» продолжился…

Валентина самозабвенно кружилась, с обожанием глядя на немолодого, но колоритного партнёра. Потом замирала и, откинув голову, подставляла тому свою нежную длинную шею, полуобнажённую вздымающуюся грудь, изображая высшую степень женской страсти.

Снимали уже третий дубль, меняя ракурс и свет. Партнёры по эпизоду всё больше входили в раж.