Александр Проханов - Красно-коричневый

– Нуты, хрен собачий, отвечай генералу!

Распятый булькал наполненным кровью ртом, безумно водил глазами. Помимо боли в этих глазах был ужас одинокого брошенного человека, который в свой смертный час оказался в руках палачей. Его последний вздох и стон будут радовать и ярить мучителей, и никто из друзей и близких не узнает о его смертной муке.

– Где списки, сука! – повторил мучитель и, не дожидаясь ответа, коротким ударом вогнал металлический прут в плечо человека, протыкая сустав. Из горла пытаемого вылетел красный фонтан слюны и вслед за ним истошный крик боли.

Хлопьянов качнулся к дверям, где стояли автоматчики. Следующим движением мог быть бросок и удар. Он вырвет оружие, направит ствол в генерала, в его черные очки, в белесого с толстой шеей мучителя, наполняя комнату дымом и пламенем, разваливая надвое жилистые сытые тела палачей…

Хлопьянов прошел мимо, слыша за спиной долгий звериный крик. Он шагал по Дому, зная, что повсюду – в кабинетах, на лестницах, в залах заседаний – происходят пытки и казни. Людей жгли, били, ломали им ребра, выдавливали глаза, вырывали языки. Дом был полон стонов, рыданий, хруста костей, ударов тупых орудий в живую страдающую плоть. Он подумал: когда-нибудь в подновленный, вновь отстроенный Дом настелят дорогие ковры, навесят хрустальные люстры, деловые чиновники усядутся в уютных кабинетах среди компьютеров и телефонов. Но вдруг на белой стене проступит клякса крови, из дубовой панели выглянет кровавое, с выбитым глазом лицо.

Он добрался до своего кабинета. Прислушался, нет ли за дверью людей. Открыл кабинет. Комната оказалась пустой, хранила в себе следы его пребывания. Все те же составленные стулья, служившие ему ночным ложем. На столе бумажный стаканчик с недопитой водой. Обрывок газеты с недоеденной корочкой хлеба. У стены – железный экран.

Хлопьянов, затаив дыхание, отодвинул его – кейс был на месте, тоненький, глянцевитый, окантованный по углам желтой медью, с цифровыми шестеренками секретного замка. Его пощадили танковые снаряды, пламя пожара, мародеры и ищейки президента. Хлопьянов поднял кейс, краем занавески отер с него пыль. Испытывал удовлетворение, чувствуя, как в его электронной программе, словно в прицеле, произошло совмещение двух световых отметок.

Теперь предстояло пройти обратно сквозь кишащие солдатами коридоры, сквозь пыточные камеры и морги, достичь подвала и тем же подземным путем унести драгоценную добычу. Вынести ее на поверхность у бело-розового монастыря. Сосредоточенный, уверенный в себе, он вышел из кабинета и двинулся в обратную дорогу.

Он избрал иной маршрут, не желая встречаться с садистом-генералом и мародерствующими в уборной омоновцами. Навстречу ему попались пожарники в касках и асбестовых робах, волочившие по коридору шланг. В другом месте он встретил саперов с миноискателями, обшаривающих полутемный тупик.

Он спустился в коридор, где еще недавно размещался лазарет и вдоль стен на носилках лежали перевязанные раненые. Сейчас раненых не было, несколько пустых носилок валялось на полу у стен.

Он проходил мимо комнатки, где врачи и санитары, помогавшие раненым, держали бинты, флаконы с йодом и спиртом. Из комнаты навстречу Хлопьянову выходил здоровенный омоновец. Отдувался, кряхтел, оголив пухлый живот, затягивал ремень. Другие омоновцы спиной к дверям толкались в комнатушке. Хлопьянов заглянул через головы – на полу, на тюфяке лежала обнаженная женщина. Четверо омоновцев, вцепившись в ее запястья и щиколотки, прижимали ее к тюфяку. Пятый омоновец снимал торопливо брюки. Встав на колени, заваливался на нее, на ее разведенные дрожащие колени, на груди с темными сосками, на кровавый, полусодранный бинт, закрывавший плечо, на белое, без единой кровинки лицо с черными слезно-безумными глазами.

Хлопьянов узнал ее, ту, над которой держал венец из фольги. Увидев, как тяжелое, жилистое, с синеватыми ягодицами тело омоновца накрывает и плющит ее, Хлопьянов молча, расшвыривая короткими бросками насильников, метнулся в комнату, занес над омоновцем кулак для разящего удара. Не успел его нанести. Тупой толчок в затылок оглушил его. Он провалился в темную пустоту, как сквозь ночной тонкий лед.

Он очнулся, сидя на стуле. Его руки, неудобно прижатые к спине, были скованы наручниками. Вместе с памятью, способностью видеть и понимать, в него, словно жирный стебель, вросла боль в затылке. Перед глазами предстало окно, в вечерней дымке – здание гостиницы «Украина», наклоненное, внимательное лицо Каретного. Он радостно улыбнулся в тот самый момент, когда к Хлопьянову вернулось сознание. На столе, отсвечивая медными уголками, стоял заповедный кейс. И горькая больная мысль – он пойман, провалился. Кончилось его везение, отшатнулась от него незримая, хранящая сила. Погасла угрюмая звезда удачи.