Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Как-то, прогуливаясь с учителем по заснеженному Ижевску, я увидел за крышами домов купола православного храма.

— Учитель, а можно мне ходить в храм? — спросил я.

Он как-то странно пожал плечами и спросил:

— А зачем?

Интересно был задан этот вопрос. С такой особенной китайской интонацией. В ней не было какого-то вызова или упрямства, но полная отстраненность, непонимание и нежелание понимать самого содержания вопроса. Похоже, что Церковь для Хен Ли просто не имела никакого значения.

Я задумался, но как-то сразу почувствовал, что не смогу при всем желании объяснить Хен Ли, зачем, например, нужно ходить в храм. Я почувствовал, что мой ответ ему абсолютно не нужен.

На этом наш разговор и закончился.

Прошло около двух месяцев, когда внезапно изменившиеся обстоятельства повернули кормило моего беспутства домой — в Крым.

Я продолжал прилежно медитировать дома, в тесной квартирке, все больше «статически», сидя, откладывая «динамику» на потом, когда можно будет выбраться на природу.

И вот наступил долгожданный июнь.

Кажется, я не собирался специально медитировать в тот летний вечер. Просто гулял по обширному мангупскому плато. Вообще, эти вечерние прогулки составляли едва ли не самую приятную часть босяцкой жизни. Жара уже спадала, в природе воцарялся такой безмятежный и благодатный покой, когда особенно чувствуешь, что жизнь, как ни крути, прекрасна. Алый диск висит над горизонтом, и далекие горы окрашены в розовые тона. Кажется, там, вдалеке, в бледном размыве вечерних гор, обитает какое-то невероятное, сказочное счастье. И хотя тебя там нет, но ты почти рядом и, если захочешь, можешь завтра туда отправиться.

В это вечернее время как-то особенно хорошо пахнут травы, которых на Мангупе великое множество, особенно на Сосновом мысе, куда не добираются колхозные косари. И хотя травы лучше собирать на рассвете, но считается хорошим тоном в сумерках прийти в гости к каким-нибудь пещерным соседям с ароматным пучком земляничных листьев, лимонника и чабреца для чая.

Итак, прогуливаясь не спеша, собирая лениво травки, я вышел на самую широкую часть мангупского плато. Это была просторная степь с невысокой, не успевшей еще отрасти после сенокоса травой, редким кустарником и чахлыми деревцами одичавшей груши и яблони. Далеко на западе в лучах закатного солнца искрилось море и смутно вырисовывались очертания севастопольских окраин. Солнце опускалось в море, легкий ветерок повевал прохладой… Словом, было так хорошо… так, что я не придумал ничего лучше, чем заняться медитацией.

Я скинул в траву рюкзачок, постоял, сосредотачиваясь, и приступил к обычным своим упражнениям.

Поначалу все шло как обычно: я произнес формулу, взял в руки «шар», зашагал вперед-назад, потом стал вращаться вправо и влево, но тут, в одно из кружений, что-то случилось. Точно сорвалась невидимая пружина.

Я почувствовал вдруг, что тело мое вращается быстрее, быстрее и наконец понеслось со страшной скоростью кубарем, едва касаясь земли. Совершенно невозможно было понять — где верх, где низ, где реальность, где бред; все смешалось в какой-то бешеной кутерьме, как если бы ураган сорвал и понес по полю шар курая. Причем я сам не только не прилагал к этому бешеному полету никаких усилий, но едва успевал осознавать, что происходит. Я кувыркался со страшной, возрастающей скоростью всего несколько секунд, но в какой-то момент с ужасом понял, что совершенно не владею собой, и тогда в голове промелькнули два слова: «Господи, помилуй!». И в тот же миг сила, владевшая мной, с размаху, точно в приступе ярости, бросила меня на землю… и воцарилась полная тишина.

Морщась от боли и потирая ушибленное бедро, я поднялся с земли, огляделся… и не поверил своим глазам. Далеко-далеко, кажется, у самого горизонта, крохотной точкой угадывался мой рюкзак, возле которого я был всего несколько секунд назад. С какой же скоростью я кувыркался, подумалось мне, если преодолел такое расстояние за считанные мгновения? И главное, куда меня несло? Я огляделся, оценил обстановку и прикинул, что еще несколько таких секунд, и я полетел бы с обрыва. Полетел бы навстречу… чему? «Настоящему» духу?!

С этого дня я оставил свои опасные экзерсисы.

Это был 1991 год — может быть, самый трудный год в моей непутевой биографии.

Кажется, никогда еще в жизни не было так тяжело. И главное, это не тяжесть случая, который можно перетерпеть, но ощущение безнадежной, неотвратимо надвигающейся беды… Что делать — не знаешь. Остается только ждать, и ожидание это тянется без конца, превращаясь в невыносимую муку, похожую на сон, в котором кошмарно все и некуда убежать, кроме пробуждения, а пробуждения все нет и нет…